дневник

Здравствуйте!

На «ТЭФИ» я выступил. Очень волновался. Странно: сценический театральный опыт и навыки совершенно в таких ситуциях не помогают. Всегда, когда участвую в каком-нибудь сборном концерте, церемонии или благотворительной акции… я всегда сильно волнуюсь. Не знаю почему…

Поместили меня в одну гримёрную с Леонидом Парфёновым. Так что мы бок о бок провели много времени. Мы прежде были знакомы, но это были эпизодические, короткие встречи. Парфёнов очень тщательно готовился к своему выступлению. Он неоднократно перечитывал текст, а потом попросил меня послушать пару кусков. Я согласился и он мне их исполнил с жестами, с подачей, с теми самыми неподражаемыми интонационными переходами. Не знаю, волновался ли он, но готовился он тщательно и ответственно. Ксения Раппопорт волновалась тоже… Зато получивший «ТЭФИ» Малахов явно не волновался. Было видно, что пришёл он получить то, в чём был уверен, т.е., как он полагал, должное. Получил и ушёл. Звезда, что сделаешь!(улыбка)

После церемонии мы долго общались небольшой компанией, в которой был Парфёнов, Лёша Агранович (мой старинный друг и режиссёр церемонии), ещё какие-то люди, Ксения Раппопорт. Она очень приятный человек. Настоящая, умная, живая. В ней нет напускной скромности, и совершенно нет даже намёка на звёздность. Было радостно узнать, что очень хорошая, а теперь и очень знаменитая актриса ещё и прекрасный и живой человек. Ехал вчера утром в аэропорт по пасмурному, но нехолодному Питеру, ехал в прекрасном настроении, и вдруг получил смс: «Ваня умер».

Ваня умер!!! И мне не надо было уточнять фамилию. Сразу стало ясно, кто умер. Только в это совершенно невозможно было поверить… Мы были дружны несколько лет. Мы даже работали вместе. Немного, но вместе. И весь круг тех людей, которые были дружны с Иваном Дыховичным, между собой называли его Ваня… «Ваня звонил» — и было ясно, о ком идёт речь. «Вот Ваня рассказал анекдот» или «Ваня порекомендовал посмотреть такой-то фильм» или «Ваня приглашал туда-то»… Я никогда не называл его Ваня при общении, но про себя или в кругу общих друзей в его отсутствие — всегда только так.

Последние года четыре мы почти не общались. Этому были свои причины. Я не принимал его кино, он совершенно не принимал мою литературу… Но это не важно. Работы Ивана в кино у меня вызывали недоумение. Я с ним на эту тему не говорил, но он чувствовал. От участия в одном из его фильмов я отказался. И как-то постепенно общение сошло на нет. Но был период очень активного и тесного общения, почти дружбы… Да что там «почти» — дружбы! Так что, я могу и ощущаю себя вправе что-то сказать об Иване Дыховичном, о неком его феномене и о том, за что я его ценю и люблю.

Я не помню телевизионной программы про кино лучше, чем его «Уловка 22». Живя в Кемерово я старался её не пропустить, а если понимал, что пропускаю, то просил записать мне её на видео. Мне не только нравилось то, что и как он говорил про кино, но ещё я был во ВСЁМ с ним согласен! Меня как зрителя страшно радовало то, что моё маленькое, частное, совершенно непрофессиональное мнение человека далёкого от кино совпадает с мнением человека глубоко кино знающего. Он находил такие точные слова, от которых кино становилось мне ближе, он как бы давал возможность зрителям иметь своё мнение и нисколько его не стесняться. Это была передача, которую я чувствовал лично мне необходимой. И ещё мне очень нравилось видеть и слушать умного человека, не отдельного от меня, несмотря на то, что он из мира кино и что он на экране телевизора. Таких, как он, в телевизоре не было… нет и наверное не будет.

А потом, спустя несколько лет, меня познакомили с Иваном Дыховичным, он посмотрел мой спектакль, и мы тут же подружились. Мы общались много. Общались часто по телефону, потому что я редко бываю в Москве. Несколько раз он приглашал меня в какие-то свои затеи. То он собиался снимать телевизионный фильм, то делать документальный фильм. Мы работали, но из этого ничего не вышло. Фильм не был доделан или что-то произошло, в общем, не важно. Главное, что мы вместе работали и много общались. Если я слышал свежий, хороший анекдот, я немедленно звонил Ване. Если ему что-нибудь забавное приходило в голову — он звонил мне. Мы созванивались чуть ли не каждый день. Если звонил Ваня — этот звонок сулил только что-то приятное и неусложняющее жизнь.

Ваня был классный!!! Именно классный. Он всегда был классно одет. У него был совершенно своеобразный, неподражаемый стиль. Какие бы странные вещи на нём не были бы, они ему шли, они обязательно были дорогие и уникальные. Он классно курил трубку. Он классно водил автомобиль. Всё он делал легко, заразительно и очень вкусно. Он вкусно ездил на машине. Машины он предпочитал быстрые или очень быстрые. Представьте себе, у него ещё при советской власти был автомобиль «Феррари», который достался ему неизвестно как, но он у него был при СССР. Ваня открыл мне довольно много напитков, которые до встречи с ним я не знал, и не имел представления о том, как их выпивать. Ваня ни разу не порекомендовал мне ничего того, что мне не понравилось. Он знал и дружил с огромным количеством людей. Людей совершенно разных. Вы представить себе не можете, насколько разных людей мог собрать Ваня в одной компании. От космонавтов и шансонье, до олигархов или настоящих бандитов. Если Ваня приглашал на ужин или где-то посидеть и выпить, то можно было не сомневаться, что будет интересно, неожиданно, забавно, будут обязательно приятные люди, кем бы они ни были. Но главное, что Ваня обязательно что-то расскажет.

Иван Дыховчный невероятно глубоко и, я бы сказал, фундаментально знал Москву. Знал и любил. Он знал её на несколько слоёв вглубь. Знал все слои, которые менялись и заменялись другими наслоениями со времён шестидесятых годов. Я когда-то сказал, что для меня существует столько городов Москва, сколько людей мне её показывали. Та Москва, которую мне показал Ваня, прекрасна! Он особенным образом показал мне в Москве живую жизнь и ввёл меня туда. Он знал Москву, наверное, с закрытыми глазами. Проезжая мимо какого-то переулка, он мог, не поворачивая головы, сказать: «Пройдёшь по этому переулку вниз, метров сто, и там будет лучшая в Москве пельменная…», мог сказать, где делаются в Москве самые лучшие котлеты, или где стоит выпить такой-то коктейль, или где в заведении такой интерьер, что даже Гоголю с Островским не снился.

Дыховичный очень болезненно перживал те дикие изменения, которые происходят в столице. Безутешно сокрушался по поводу безвозвратной утраты неповторимого московского духа, который он чувствовал, как никто. Он много мне показывал кинематографической Москвы. Он говорил: тут снимался такой-то фильм, а здесь, ты помнишь такую сцену, это снимали здесь. Загляни вот в эту арку, помнишь в «Заставе Ильича»?… Однажды мы шли по «Останкино», и он сказал: «Помнишь, в «Солярисе» у Тарковского чёрно-белая сцена конферениции? В этом коридоре снимали. И как Андрей разглядел, что здесь можно это так снять?!» — он сказал про это так, что было ясно, что он всех их знал. И не просто знал, он был среди них другом. Он очень активно прожил ту эпоху. Он все меняющиеся эпохи прожил очень активно. И всегда был современным, и не чужим тому времени, которое проживал. При этом был остро современным.

Ваня дал мне так много важных советов! Советов, не связанных с творчеством, а в основном советов, как себя вести с теми или иными людьми, как себя держать в той или иной ситуации, как держаться достойно и последовательно в суетном и страшно соблазняющем мире… В том мире, где делается театр, кино, литература, музыка… Я много узнал от Ивана полезного. Какие-то советы он подавал в виде притч из собственной жизни. Ваня был умным человеком, прожившим большую, очень непростую жизнь. Он умел дать совет!

Но я не хотел бы, чтобы, читая то, что вы сейчас читаете, у вас создалось ощущение, что я хочу сказать о Дыховичном то, что его искусство мне было не важно, а важно было то, какой он друг. Это не так. Друг он был прекрасный и выдающийся… А про его кино я ничего не говорю… Да, не говорю. Мне непонятно и не близко его кино. Но мне невероятно близко и понятно то, как он относился к своему кино, и как он любил и понимал кино. Его отношение к искусству мне близко и понятно. Мне близко и понятно то, как он держал удар, когда критика или даже близкие люди не принимали его новую работу. Мне близко и понятно то, как он любил всех тех, с кем работал, всех тех, кого в свою работу приглашал, всех, с кем делил успех, но за неудачу он нёс ответственность только сам. Ваня был мужественный человек. И в своём отношении к искусству — настоящим художником. А ещё его мнение всегда было весомым и важным даже для тех людей, которые не принимали его кино и не считали его мастером, но его вкус, его понимание и видение , его взгляд и ум всегда были авторитетны.

Он долго болел. Ему давно поставили диагноз, который звучит, как приговор. При этом, я знаю, что болезнь была упущена, его неверно диагностировали вначале, а когда диагноз был уточнён, было уже поздно. Многие люди приняли участие и помогали… Ваня дольше прожил, чем предполагали врачи изначально…

И тут подмывает употребить расхожую фразу: «Он мужественно боролся со смертью» или «Он мужественно боролся за жизнь». Но я сказал бы иначе. Процесс борьбы — это процесс борьбы, со смерьтю или за жизнь, это не важно. А Иван жил с болезнью!!! Он в состоянии болезни жил плодотворно. Вы наверное можете вспомнить, что какое-то время назад он появлялся на телевидении совершенно без волос — это был результат лечения. Он долгое время провёл в стерильном помещении… Но он всё время работал. Те, кто общался с ним тогда, говорили, что он не излучает фальшивого оптимизма и не изображает подбадривающую близких весёлость. Они говорили, что он очень адекватен тому, что с ним происходит… Он доделал свой фильм, он был полон планов, и казалось, что болезнь отступила, что врачи и он смогли. Он по-прежнему вёл свою колонку в «Известиях», появлялся на телевидении, ездил на фестивали, сделал свой кинофестиваль, который вскоре в середине октября состоится уже без него. Он жил с болезнью. Жил! И вот умер. А я уже успел привыкнуть к тому, что можно не интересоваться у общих друзей, как там Ванино здоровье. Он отлично выглядел. Собственно, как всегда. Потому что Ваня был классный.

Я постарался сказать, о самом дорогом, что было в Дыховичном для меня. Его смерть ощущаю, как большую и личную беду. Умер человек, который был лично для меня очень важен. Я не говорил о важности присутствия его в современном культурном пространстве. Просто в телефонной книге моего мобильного телефона есть номер, на который я уже никогда не позвоню. А если и позвоню, то не услышу его голоса, который можно назвать культовым. А для меня он был ещё и близким голосом. Ваня умер. Дальше живём без него…

Ваш Гришковец.

Здравствуйте!

Валера сегодня печку закончил, но тайн своего писательского мастерства и причины своих замыслов не раскрыл. Как-то он был не в духе и просто молча работал. При этом, работал очень хорошо, тщательно и споро. Видимо, одно другому помеха. Решил Валера наверное не вспоминать о своём писатльском прошлом. Зато печку переложил прекрасно.

Завтра на день полечу в Питер. Пригласили выступить на вручении премии «ТЭФИ». По замыслу режиссёра церемонии «Бигуди» и я исполним «На заре». Я согласился. Полечу завтра и исполню.

Однажды я уже был приглашён на церемонию «ТЭФИ» с небольшой речью… Помню, тогда мне предложили выступить с некими словами, обращёнными к работникам телевидения. Традиционно с такой небольшой речью на «ТЭФИ» выступал Жванецкий. Но в тот год он почему-то не мог или отказался… Пригласили меня. Я согласился, написал текст, но потом случился Беслан, и получилось так, что приглашали меня выступить с речью на «ТЭФИ» в одной стране, а выступать нужно было уже в другой, в стране, пережившей страшную беду. Я это понял и переписал текст, основная мысль которого была… что стыдно перерождаться, стыдно начинать что-то, основываясь на одних принципах, а потом эти принципы утрачивать или полностью забывать о всяких принципах. Я никого в той речи не обвинял. Я говорил о своём разочаровании……… В общем, меня тогда попросили не выступать. Хотя мой текст в прессу попал, просочился. Даже без моего ведома. Ну да Бог с ним.

С тех пор я сам на целый год попробовал поучаствовать в телевидении. Целый год делал на СТС ежедневную маленькую программку, которая длилась одну минуту десять секунд (зато каждый день (улыбка)). Не могу сказать, что я понимаю, как делаетя телевидение, зачем оно делается, и что движет теми людьми, которые телевидением занимаются. Одно понимаю, что в зале на «ТЭФИ» будет много людей, деятельность которых мне непонятна и очень часто я ощущаю эту деятельность, как что-то нехорошее, часто вредное, а иногда безнравственное.

Также я всегда с огорчением вижу появление на телевидении тех людей, которые занимались или занимаются чем-то другим. Чаще всего это означает, что тот человек, которого мы видим на экране регулярно участвующим или ведущим какую-то программу, ничего нового и доброго в своей сфере в ближайшее время или вообще не сделает. Сейчас, как я вижу, чувствую и понимаю, это касается всех, от драматических актёров, которые ни с того, ни с сего стали кататься на коньках или жонглировать, до ребят из Камеди клаб, которые расползлись по разным каналам и телевизионным передачам. Когда я увидел Сергея Шнурова в качестве телевизионного ведущего я так удивился и растерялся!… Я общался с Сергеем, и не раз, я видел его на концертах… Он же очень, очень интересный, живой, забавный, искренний, настоящий… И какой же он обычный, скучный и необаятельный в телевизоре. Зачем ему это? Что затягивает людей в телевизор? В случае со Шнуром, Веллером и др. деньги мне ничего не объясняют.

Мир телевидения для меня очень чужой. Общаясь с телевизионными людьми, я ощутил прикосновение к чему-то очень нездоровому, к чему-то очень нервному и сосредоточенному на том, что мне непонятно. У них всегда разрываются телефоны, у них всегда озабоченные лица, они не могут вникнуть в какие-то простые и житейские вопросы, потому что они не отрываются от дел, мыслей и интриг, связанных с телевидением. Я очень удивился тому, как вполне разумные и интеллектуально оснащённые люди, вкусу которых я доверяю, с кем мы читали одни книги, смотрели одно кино и слушали одну музыку, втянувшись в телевизионную жизнь всерьёз начинали говорить о рейтингах, цифрах и процентах, всерьёз беспокоиться о том, как их программа победила в цифрах или проиграла какой-то другой передаче совершенно несхожей тематики, содержания и смысла.

Мне знаком азарт, я помню, что когда в течение года выходила моя программка, и мне регулярно сообщали о каких-то её скромных рейтигах… мне это было небезразлично. Ну, то есть, если рейтинг — больше, мне было приятно, а меньше — непритяно (улыбка). Также я помню, когда у меня появился ЖЖ и неожиданно мои рейтинги ЗДЕСЬ стали расти, меня это как-то увлекло… Но во-первых, всё это быстро прошло, а во-вторых — это никогда не было «любой ценой». На телевидении же я наблюдаю другое. Я вижу утрату всяких смыслов, полное предательство собственных мнений и измену вкусу в азартной борьбе за магические цифры рейтингов. Что-то происходит на телевидении. Какой-то там есть вирус. Я попробовал. Слегка прикоснулся к нему. И то, что я год делал свою маленькую программу даёт мне право говорить о ТВ, и это с моей стороны не интеллгентское чистоплюйство, я и сам запачкан (улыбка).

Так вот… завтра буду выступать на «ТЭФИ» честно. Я немного изменил слова песни… нет, припев будет неизменным. И основная тема будет та же: про юность. Но я скажу ещё и про ответственность перед той искренностью, которой изменять нельзя, если искренне начал. Об ответственности перед профессией и перед теми идеями, задачами, желаниями и причинами, по которым когда-то мы в ту или иную профессию шагнули, об ответственности перед теми голосами, которые нас когда-то позвали.

Есть и на ТВ люди которые не меняются и не изменяют себе. Мы их знаем или помним….

А ещё завтрашнюю церемонию будет вести Ксения Раппопорт. Будет возможность с ней познакомиться. Мы незнакомы. Мне кажется, что она очень интересный и содержательный человек, помимо того, что прекрасная актриса и красавица. В воскрсенье вернусь из Питера. Надеюсь, будут впечатления, которыми захочется поделиться.

Ваш Гришковец.

Здравствуйте!

Три ночи подряд над Калининградом было очень много звёзд. Вызвездило так, как летом не случалось. Стояли очень тёплые, ясные и самую малость ветреные дни. Состояние воздуха и света были такими, что именно таким я хотел бы показывать город своим друзьям. Именно таким я хотел бы, чтобы его видели приезжие. Осенью, в погожие дни, надо сюда приезжать. Видеть увешанные и засыпанные уже упавшими яблоками сады, посмотреть, как падают на землю каштаны, которые блестящие, красивые и которые хочется собирать и набивать ими карманы, что дети с удовольствием и делают.

Я дома всего три дня и наблюдаю, как за окном, прямо на глазах, меняет свой цвет огромный клён. Внизу он ещё совсем зелёный, в середине — жёлтый, а сверху — почти алый. Вечером хорошо слышно, как за окном падают на асфальт грецкие орехи… Сегодня пасмурно, сильный ветер, и пахнет дождём. Но ещё до конца октября обязательно будут прекрасные, солнечные дни и разноцветные листья ещё будут радовать долго…

А меня сегодня очень удивил один дядька. Дедом его назвать никак не могу, ему за шестьдесят. Но и мужичком не назвал бы, потому что он по-стариковски разговорчив и манеры у него какие-то стариковские, хотя по возрасту совсем не дед. Представился он мне Валерой. И только потом сказал, что он Валерий Николаевич. Я ему сказал, что я Евгений Валерьевич, на что он тут же сделал предположение, что мой отец, скорее всего, его ровесник. И угадал. «Тогда многих Валерками называли, одни Валерки, в честь Чкалова. После сороковых никогда уже столько Валерок не было», — сказал он и всё равно попросил звать его просто Валерой.

Валера — печник. Он пришёл починить печь. Валера большой специалист по всем видам печных работ. Он оценил, что у меня именно печь, а не камин. Потому что, по его наблюдениям, а я с этим очень согласен и подтверждаю его наблюдения, люди делают при любой возможности в своём жилье камин, воплощая часто очень наивные свои представления об уюте, укладе и некие свои литературно-кинематографические иллюзии… Но именно камином пользуются очень редко, быстро наиграются им и не пользуются. И стоят эти камины, пылятся… и только иногда зажгут его для гостей, чтобы произвести впечатление, а для себя — никогда. А так мечтали, чтобы выпить чего-нибудь у камина, послушать треск огня… (улыбка)

Но я не про камины, я про Валеру. Валера быстро и толково рассказал про разные печи, про то, что может сложить и русскую печь. Он объяснил в чём достоинства и недостатки нашей печи, а у нас печь, так называемая «голландка», т.е. традиционная для немецкого дома, высокая, узкая печка… А потом он неожиданно спросил: «А это ты тот самый писатель? А то мне говорили про тебя, а ты не похож». Я сказал, что да, что я тот самый. Он меня внимательно изучил, недоверчивым взглядом с головы до ног и обратно, подумал и сказал: «Никогда бы не подумал! Я думал, будет такой солидный, с бородой, серьёзный… И обязательно пожилой. Не-е, ты совсем не похож!» Я сказал, мол, извините, но уж какой есть. Он ещё подумал и спросил: «А что, вот ты пишешь и деньги этим зарабатываешь?» Я сказал: «Представляете, зарабатываю!» Он ещё порасспрашивал про что я пишу, много ли у меня книжек. На что я уклончиво ответил, типа, что книжки про жизнь, и что книжек у меня не очень много, но на жизнь хватает. «Да я вижу, что тебе на жизнь хватает», — сказал он, — «Ну ничего, молодец, если работаешь и на жизнь хватает.»

Потом он долго работал, стучал, месил глину, в общем, занимался. Ему ещё работы хватит на пару дней. Но, закончив работу на сегодня и уходя, он спросил меня: «А подолгу ли ты пишешь в день?» Я сказал, что часов по восемь, а то и по десять, это как пойдёт. А Валера тогда сказал: «Да-а, тяжёлая у тебя работа». Он задумался, причмокнул губами, прищурился и посмотрел куда-то в бок: «Я вот тоже однажды решил книгу написать. Мне Серёга, мой напарник, всё говорил: «Валера, ты напиши книгу, ты такие истории рассказываешь, что тебе лучше не печки класть, а книги писать». И я решил попробовать. Начал писать про долгожителей… Разных долгожителей… Ну там из Дагестана… ну, про тех, которые в горах живут. Десять страниц написал за неделю и так устал, что понял, лучше уж печки класть!» Я тут же спросил его: «Вы что, жили в Дагестане?» Он сказал: «Да нет…»

Почему Валера решил писать книгу про дагестанских долгожителей, для меня осталось тайной. Он явно не намерен был про это говорить, а я так сильно удивился, что не стал расспрашивать. Он ушёл, а я остался в тихом и весёлом изумлении… Как же всё-таки велика тяга к самовыражению!… Если уж мужик, который всю жизнь прожил не в городе, клал печи по деревням и хуторам, а лет пятнадцать тому назад научился класть камины, решил написать книгу, да ещё такого экзотического содержания… Чего уж говорить про интернет! Кто только не берётся за литературу, о чём только не фантазируют «авторы». Но, поверьте, я очень хотел бы прочитать те десять страниц, которые написал Валера…

А я помню, когда у нас шёл ремонт, у нас работал прораб Саша. Он из Орловской губернии, из села, но давно уже живёт в Калининграде. Ему 45. Он прекрасно знает все виды работ и технологий от сантехники до сложнейших кровельных работ. А ещё он, несмотря на отсутствие образования, хорошо читает чертежи, владеет всей строительной техникой, от экскаватора до крана. А однажды я увидел, как он карандашиком что-то рисует на бумажке. Я присмотрелся, он довольно лихо нарисовал какую-то физиономию. Видно было, что карандаш он держит привычно. Я поинтересовался у него, не учился ли он рисовать. А он сказал: «Да где бы я учился у себя в деревне?! Никогда не учился рисовать. Но рисовать люблю и даже рисовал портреты наших женщин в деревне… Поварих рисовал. У них портреты, наверное, ещё до сих пор дома висят… И чеканки делал…» Саша ещё подумал и сказал: «У нас в деревне парикмахерской не было, так я всех наших женщин стриг. Им нравилось». Хотел бы я на это на всё взглянуть!!! Мощные таланты скрываются где угодно (улыбка).

Кстати, печку Валера делает очень хорошо и красиво. Видно, что мастер. Завтра попытаюсь расспросить у него про дагестанских долгожителей.

Ваш Гришковец.

Здравствуйте!

Вчера прилетел из Москвы домой. Отоспался. За пять дней, проведённых в Москве, удалось сделать кучу дел, втретиться с огромным количеством людей… и почти всё намеченное успеть сделать. Но не всё. Как-то на прошлой неделе Москва в смысле пробок превзошла сама себя. В среду и в четверг провёл в автомобиле в общей сложности часов восемь. Ужас, конечно! Даже для Москвы было ужасно. А после того, как долго в Москве не был, такое состояние жизни в этом городе просто изумляет. И когда стоишь в очередной пробке и видишь вокруг только машины, а в машинах лица людей, которые махнули на всё происходящее рукой… рефреном звучит в голове: «Боже мой, как же тут можно жить-то?!»

При этом, я сильно соскучился по Москве. Это я почувствовал в первый же вечер, когда только приехал в театр. Соскучился по своим коллегам, по гримёрной, в которой всё разложено и расставлено, как я привык, соскучился по сцене, на которой так много сыграно, отрепетировано, сделано. Как я люблю смотреть в окно своей гримёрной, а мне видна площать перед театральным центром. На этой площади сразу видно и понятно многое. Вот стоит молодой мужчина, пришёл за сорок минут до спектакля, стоит, ждёт, смотрит в одном направлении… без цветов. Конечно, ждёт ту, в которую влюблён и которую пригласил на спектакль. Наверняка долго думал, купить ли цветы, но не решился, потому что не знал, куда потом эти цветы в театре девать. Его возлюбленная придёт минут за пять до спектакля, и появится она в тот момент, когда он ненадолго отвлечётся или ему кто-то позвонит по телефону, т.е. он не увидит, как она появится из-за угла.

Мне нравится наблюдать, как встречаются четыре-пять подружек. Они растались может быть часа четыре тому назад (я играю в Москве в 21.00), но встречаются, обнимаются и целуются, как будто не виделись мног лет. Они хохочут и очень шумно заходят в театр. Мне нравятся нарядные и элегантные дамы, которые ждут перед театром, посматривают на часы и нервно звонят по телефону. Их мужья приезжают в последний момент на дорогих автомобилях, выскакивают из машин, подбегают к своим жёнам… Мне не слышно, о чём они говорят, но элегантные дамы гневно что-то говорят своим мужчинам, видимо досадуя по поводу того, что им не удалось минут пятнадцать-двадцать до спектакля неспешно походить по фойе, сверкнуть бриллиантами, блеснуть платьем, т.е. совершить этот приятный театральный ритуал. Но они позволяют мужьям оправдаться, поцеловать их… и они вместе пешат занять своё место в зале.

Мне нравится наблюдать как какая-то молодая женщина ведёт на спектакль своего мужчину, который идёт нехотя, потому что он не любит театр, или даже ни разу в нём не был. Он идёт на спектакль, как на двухчасовую муку, для того чтобы угодить своей спутнице. Чаще всего именно вот такие мужики во время спектакля больше всех радуются.

Мне нравится выглянуть в окно перед тем, как уже идти на сцену. Я слышу третий звонок, слышу по трансляции шум публики в зале, кто-то от нетерпения уже даже начал аплодировать. Я выглядываю в окно, и обязательно вижу одну, а то и несколько бегущих ко входу парочек. Чаще всего опаздывают именно парочки. Вот бежит парень в куртке с рюкзаком и девушка в светлом плаще. Они бегут, смеются… Потом уже, стоя на сцене, я вижу, как они тихонечко просачиваются в зал. Я люблю свою московкую публику. Кстати, надо отдать должное именно московской публике, именно в Москве реже всего в зале срабатывают мобильные телефоны. Московская публика особенная. Может быть потому что она самая смешанная. Приезжих и выходцев из каких только городов и губерний нет на московских спектаклях!

Сезон открыт. Четыре раза сыграл «+1» Перед самым первым в этом сезоне спектаклем волновался очень. Текст повторял на три раза, и всё равно путался. У спектакля чертовски сложная структура, композиция и очень сложный ритм. Это так интересно исполнять! Мне так сейчас интересно преодолевать и разбираться во всех сложностях этого спектакля, что я хочу играть в ближайшее время только его. Но в этом году десятилетие спектакля «Как я съел собаку», поэтому сформирован этакий юбилейный тур. Я сыграю свой первый моноспектакль в этом сезоне по всей стране. Мне очень важно отдать должное этой своей первой работе, своему матросику, и посмотреть что же с ним и со мной случилось за десять лет. Спектакль «+1» во многих городах буду играть в паре со своим первым спектаклем. Между ними десять лет. И я рад тому, что в моём новом спектакле мне удалось оторваться от ассоциации и сравнений с тем персонажем, с которого я начинал, а главное, перейти в другой мой сценический возраст. Это было, наверное, самое сложное и при этом необходимое дело.

На ближайшие месяцы намечено много гастролей, завершение редакции и выпуск следующей книжки по этому ЖЖ (редактор уже предложил совй вариант, работа идёт). До нового года хочу сформировать книгу, в которую войдут тексты в данный момент ни разу не опубликованные и даже ещё не написанные: хочу оформить в пьесу текст спектакля «поПо», записать и оформить наконец-то пьесу «Осада», которая уже давно идёт во МХТе, а текста нет, хочу подготовить к публикации текст сценария фильма «Сатисфакция», но не в том виде, в котором он написан до съёмок фильма, а в том виде, в каком текст и разговоры будут существоать в кино… В эту книжку должны войти также пьеса «Дом» и кое-какие другие недоделанные и неопубликованные работы. Хочу подчистить и навести порядок в этих делах к новому году.

Аня Матисон работает над монтажём фильма. Уже показывала смонтированные куски. Я когда смотрел, у меня руки не просто вспотели, а намокли. Никогда так не волновался, глядя на экран. Фильм «Сатисфакция» уже начинает просматриваться. Я не могу адекватно оценивать увиденное, но меня то, что я видел, радует… Планов, как видите, очень много. И задач очень много. Хотелось бы, чтобы планы превратились в задачи, а задачи были выполнены. Глядя на график работ, кажется, что новый год уже завтра (улыбка). Но ничего… не припомню, чтобы я когда-нибудь сильно боялся работы.

А мне в пятницу зрительница подарила веточку сирени. Я глазам не поверил. Сирень в сентябре! Как это возможно? Я понимаю — цветы можно вырастить когда и где угодно в теплицах. Но сирень же — дерево! Как дерево-то смогли обмануть? Веточка дивно пахла и радовала меня два дня.

Хорошей вам трудовой недели.

Ваш Гришковец.

Здравствуйте!

Вчера открыл сезон!!! Как же я люблю играть спектакли. Вчера всё получалось. Радостно начинать сезон не одному на сцене, а с партнёром. Игорь Золотовицкий был чертовски смешным вчера. Да к тому же в Москве прекрасная погода, ужасные пробки, то есть всё как надо. Сезон начался. Усталость, издёрганность и утомление от спектаклей, гастролей, интервью и встреч — это всё впереди. Это будет к зиме, а пока есть радость и ощущение того, что соскучился и даже истосковался по работе.

А сейчас хочу рассказать про то как встречался в Тбилиси с великим и любимым Резо Габриадзе. Для тех, кто не знает кто это такой и кому это славное имя ничего не говорит, напомню, что Резо Габриадзе — автор сценариев таких фильмов как «Мимино», «Не горюй!», «Кин-дза-дза»… и ещё у него маленький, но великий кукольный театр, а ещё он удивительный художник. С Резо мы знакомы довольно давно. Встречались в Москве и в Тбилиси. Встречи с Резо это всегда такой тихий праздник в пол-голоса. Это когда можно слушать человека часами и улыбаться, удивляться, наслаждаться мудростью. Когда говорит Резо, когда он рассказывает какие-то свои истории… а никогда непонятно рассказывает он подлинные ли истории или фантазирует их в момент рассказа, или смешивает и то и другое… возникает ощущение прикосновения к чему-то совсем древнему, при этом живому и бесконечному. Он напоминает какое-то ветвистое и уникальное дерево, которое странным образом произросло в единственном экземпляре и каждый год плодоносит непредсказуемыми плодами.

До того я ни разу не был у Резо дома. Я бывал у него в театре в старом Тбилиси и в его кафе при этом театре. И театр и кафе сейчас перестраиваются. Это и без того было красиво, но теперь это станет серьёзной достопримечательностью старого Тбилиси. И возле театра даже будет построена небольшая башня. Всё, что делает Резо, состоит из маленьких деталей, и каждой детали он касался своими руками или изготовил сам. Дом у него тоже такой же. Такого дома я никогда не видел, потому что попросту такого дома больше нет в мире.

Он живёт недалеко от Тбилиси, точнее над городом. Но при этом это уже деревня, деревня поднимающаяся по склону горы. С улицы дом не разглядеть и даже не видно размеров двора и чем наполнен этот двор. А когда поднимаешься к дому, заходишь за деревья, то видишь что-то совершенно странное, казалось бы не складывающееся в дом, но при этом удивительно красивое. Красивое по законам красоты, которую может сделать только Резо. Дом или строение очень длинное и одноэтажное, и только войдя внутрь можно понять, что это два железнодорожных вагона, соединённые между собой в один. Как он их затащил в гору — это совершенно непонятно. Да и вагоны со стороны также неузнаваемы. Создаётся ощущение, что вагоны сами собой обросли какой-то глиняной штукатуркой, деревянными окнами, к ним приросла веранда, сами вагоны пустили корни и вросли в скалу. Всё ржавое, потёртое, не новое… а точнее сказать просто древнее. Но всё тёплое и живое. К тому же всё чертовски удобно, функционально и всё на своём месте.

Резо не очень хорошо себя чувствовал, но был рад. Он живёт в своём доме очень тихо. И поскольку постоянно перемещается по миру, очевидно ценит каждый прожитый в своём доме день, и я очень надеюсь, что он простит меня за то, что я показал его жилище, поскольку он старается не афишировать свою частную жизнь. Да и я не хочу показывать его частную жизнь, я просто хочу показать красоту. (улыбка).

В этом же доме Резо работает. У него есть мастерская, где он расписывает изразцы, есть первоклассная печь для обжига керамики и изразцов, но в летние дни он работает прямо на веранде. Выглядит это вот так.

Ни одна плиточка никогда не повторяется, каждая уникальна. Всё он рисует маленькой кисточкой. Сидит, покряхтывает и рисует. Он сидел, курил и стал жаловаться на то что не спится ему, проблемы со сном и поэтому рисует ночами, а зрение уже не позволяет. «Да к тому же ночью в этом дворе, Женя, так много народу, они мне так мешают» — неожиданно сказал он. Я удивлённо поднял бровь, представив себе многочисленных родственников, детей, гостей, которые почему-то ночью мешают батоно Резо работать. Но он продолжил, -«Они такие удивительные, всякие, треугольные, круглые, все с усами, у каких-то кажется две головы… ползают, летают, и все стремятся на свет моей лампы. Одна вчера с мохнатыми усами упала в темперу (это такая краска), я, конечно, её достал, попытался отмыть водой, но она скончалась. А я переживал. Их тут так много. Один маленький, как только я начинал красить белым очередную плитку, всё заползал на неё и пытался подойти к краске. Я ему говорил «Не надо! Куда ты?!» А он всё равно идёт, я его рукой уже не пускаю. А при этом боюсь задавить, он же маленький. Он обидится, уйдёт, потом опять. Я тогда взял лупу, стал его рассматривать, а у него, представляешь, всё есть!!! Глаза, мозг, усы, какие-то губы, крылышки, лапки… Я его опять не пустил, извинился, он как-то так обиженно задней лапой шаркнул, ушёл и больше не возвращался».

Резо рисует и рисует эти свои изразцы. Башня возле его театра будет вся ими отделана и ни один не повториться. А сколько их в разных местах Тбилиси, этих его плиточек! А в жизни выглядит это вот так, посмотрите. При этом кажется, что эти плитки сохранились с каких-то стародавних неведомых времён.

Потом мы пили чай. С пряниками. Пряники были совершенно такие, какие мы все знаем с детства. Но Резо сожалел, что сейчас не продаются такие сухари, которые когда-то продавались в пачках, и от которых, по словам Резо, всегда немного пахло соляркой. Самые вкусные и самые солярные, как он сказал, раньше продавались в Ленинграде. Он их всегда покупал и привозил с собой. Но теперь, — сокрушённо сказал он, — таких делать не умеют.

Резо много говорил о тех собаках, которые у него были. И рассказывал про ту собаку, которая у него теперь, про коров, кур, которые к нему иногда забегают от соседей. Он рассказал про каких-то птиц, которые некогда жили в его доме. Всех называл их по именам. За чаем я рассказывал про Иркутск и Байкал, Байкал его очень заинтересовал и он слушал долго и с удовольствием… А его собака тоже меня слушала. Резо сказал, что его собаки быстро привыкают и любят слушать людей. У меня на самом деле возникло ощущение, что Резо живёт в мире, в котором он лично не разделяет живые существа на насекомых, людей и животных. Для него все какие-то очень разнообразные люди, и он со всеми умеет разговаривать.

Мы чаёвничали не допоздна, всё-таки Резо немало лет. Потом вернулись в Тбилиси и друзья попросили меня заехать с ними на день рождения их приятеля. День рождения проходил в модном по тбилисским меркам клубе. После дома Резо он казался таким неуместным. Клуб был как клуб. Таких в Москве и Питере полно, да и в каждом крупном городе есть что-нибудь подобное. День рождения был совсем не грузинский, а скорее с претензией на европейскость. То есть без застолья, без вина, а с виски, джином и прочим. Публика была довольно яркая, но тоже вполне типичная. Такая, какую пытаются называть элитой или как там ещё… богемой или модной тусовкой. Мне там было скучно и особенно после посещения Резо.

Но вдруг возникло какое-то оживление, суета и все заговорили о том, что скоро придёт президент. Потом появились люди в чёрном. Грузинские люди в чёрном довольно забавные. Они какие-то не очень настоящие. У них у многих пузцо, и они делают такие строгие лица, как-будто играют в плохом боевике, то есть хотят выглядеть страшными, а главное очень профессиональными. А потом пришёл президент. С тех пор, как я его видел последний раз два года назад, он похудел, был в тёмных брюках и белой в широкую вертикальную полоску рубашке… Был весел, даже как-то нарочито весел. Рубашка ему не шла. И по-прежнему в нём нет ни элегантности, ни того шика и обаяния, которое присуще многим тбилисским мужчинам. Он поздравил именинника, который оказался его родственником, послушал тосты в честь себя, которые произносились со сцены в микрофон. Вновь быть ему представленным и поздороваться с ним я не захотел. Не хотел быть неискренним. Да и что я мог ему сказать? Я не знаю что ему говорить. Точнее, может быть и знаю, но ему бы это точно не понравилось. Да к тому же там людей в чёрном было чуть ли не столько же, сколько гостей. Но гости радовались, им было приятно, что президент спустился к ним. Он посидел минут сорок, ушёл и с ним все люди в чёрном. Вот так я ещё раз видел президента Саакашвили.

В прошлом году я видел строящуюся резиденцию президента Грузии, теперь она достроена. Нелепейшее сооружение со стеклянным яйцеподобным куполом, которое освещено ярче, стоящих рядом старинных церквей. Безобразное здание. Очень портит вид и картину прекрасного и горячо любимого мною города. А ещё мне интересно долго ли будет улица Джоржа Буша младшего так называться. Не думаю, что Тбилиси долго потерпит такое название.

После посещения дома Резо и бесед с Мастером весь клуб, ярко одетые и стремящиеся выглядеть не местными посетители этого клуба, люди в чёрном, президент в полосатой рубашке, показались какими-то ненастоящими, игрушечными, инородными и даже чужими. Они выглядели менее живыми и осмысленными, чем тот «народ», про который рассказывал Резо. Дай ему Бог здоровья и долгих лет жизни, этому умному, хитрому, внимательному и тихому человеку.

Поеду играть спектакль. Сегодня у меня «+1». Надо порепетировать и сыграть.

Ваш Гришковец.