Здравствуйте!
На «ТЭФИ» я выступил. Очень волновался. Странно: сценический театральный опыт и навыки совершенно в таких ситуциях не помогают. Всегда, когда участвую в каком-нибудь сборном концерте, церемонии или благотворительной акции… я всегда сильно волнуюсь. Не знаю почему…
Поместили меня в одну гримёрную с Леонидом Парфёновым. Так что мы бок о бок провели много времени. Мы прежде были знакомы, но это были эпизодические, короткие встречи. Парфёнов очень тщательно готовился к своему выступлению. Он неоднократно перечитывал текст, а потом попросил меня послушать пару кусков. Я согласился и он мне их исполнил с жестами, с подачей, с теми самыми неподражаемыми интонационными переходами. Не знаю, волновался ли он, но готовился он тщательно и ответственно. Ксения Раппопорт волновалась тоже… Зато получивший «ТЭФИ» Малахов явно не волновался. Было видно, что пришёл он получить то, в чём был уверен, т.е., как он полагал, должное. Получил и ушёл. Звезда, что сделаешь!(улыбка)
После церемонии мы долго общались небольшой компанией, в которой был Парфёнов, Лёша Агранович (мой старинный друг и режиссёр церемонии), ещё какие-то люди, Ксения Раппопорт. Она очень приятный человек. Настоящая, умная, живая. В ней нет напускной скромности, и совершенно нет даже намёка на звёздность. Было радостно узнать, что очень хорошая, а теперь и очень знаменитая актриса ещё и прекрасный и живой человек. Ехал вчера утром в аэропорт по пасмурному, но нехолодному Питеру, ехал в прекрасном настроении, и вдруг получил смс: «Ваня умер».
Ваня умер!!! И мне не надо было уточнять фамилию. Сразу стало ясно, кто умер. Только в это совершенно невозможно было поверить… Мы были дружны несколько лет. Мы даже работали вместе. Немного, но вместе. И весь круг тех людей, которые были дружны с Иваном Дыховичным, между собой называли его Ваня… «Ваня звонил» — и было ясно, о ком идёт речь. «Вот Ваня рассказал анекдот» или «Ваня порекомендовал посмотреть такой-то фильм» или «Ваня приглашал туда-то»… Я никогда не называл его Ваня при общении, но про себя или в кругу общих друзей в его отсутствие — всегда только так.
Последние года четыре мы почти не общались. Этому были свои причины. Я не принимал его кино, он совершенно не принимал мою литературу… Но это не важно. Работы Ивана в кино у меня вызывали недоумение. Я с ним на эту тему не говорил, но он чувствовал. От участия в одном из его фильмов я отказался. И как-то постепенно общение сошло на нет. Но был период очень активного и тесного общения, почти дружбы… Да что там «почти» — дружбы! Так что, я могу и ощущаю себя вправе что-то сказать об Иване Дыховичном, о неком его феномене и о том, за что я его ценю и люблю.
Я не помню телевизионной программы про кино лучше, чем его «Уловка 22». Живя в Кемерово я старался её не пропустить, а если понимал, что пропускаю, то просил записать мне её на видео. Мне не только нравилось то, что и как он говорил про кино, но ещё я был во ВСЁМ с ним согласен! Меня как зрителя страшно радовало то, что моё маленькое, частное, совершенно непрофессиональное мнение человека далёкого от кино совпадает с мнением человека глубоко кино знающего. Он находил такие точные слова, от которых кино становилось мне ближе, он как бы давал возможность зрителям иметь своё мнение и нисколько его не стесняться. Это была передача, которую я чувствовал лично мне необходимой. И ещё мне очень нравилось видеть и слушать умного человека, не отдельного от меня, несмотря на то, что он из мира кино и что он на экране телевизора. Таких, как он, в телевизоре не было… нет и наверное не будет.
А потом, спустя несколько лет, меня познакомили с Иваном Дыховичным, он посмотрел мой спектакль, и мы тут же подружились. Мы общались много. Общались часто по телефону, потому что я редко бываю в Москве. Несколько раз он приглашал меня в какие-то свои затеи. То он собиался снимать телевизионный фильм, то делать документальный фильм. Мы работали, но из этого ничего не вышло. Фильм не был доделан или что-то произошло, в общем, не важно. Главное, что мы вместе работали и много общались. Если я слышал свежий, хороший анекдот, я немедленно звонил Ване. Если ему что-нибудь забавное приходило в голову — он звонил мне. Мы созванивались чуть ли не каждый день. Если звонил Ваня — этот звонок сулил только что-то приятное и неусложняющее жизнь.
Ваня был классный!!! Именно классный. Он всегда был классно одет. У него был совершенно своеобразный, неподражаемый стиль. Какие бы странные вещи на нём не были бы, они ему шли, они обязательно были дорогие и уникальные. Он классно курил трубку. Он классно водил автомобиль. Всё он делал легко, заразительно и очень вкусно. Он вкусно ездил на машине. Машины он предпочитал быстрые или очень быстрые. Представьте себе, у него ещё при советской власти был автомобиль «Феррари», который достался ему неизвестно как, но он у него был при СССР. Ваня открыл мне довольно много напитков, которые до встречи с ним я не знал, и не имел представления о том, как их выпивать. Ваня ни разу не порекомендовал мне ничего того, что мне не понравилось. Он знал и дружил с огромным количеством людей. Людей совершенно разных. Вы представить себе не можете, насколько разных людей мог собрать Ваня в одной компании. От космонавтов и шансонье, до олигархов или настоящих бандитов. Если Ваня приглашал на ужин или где-то посидеть и выпить, то можно было не сомневаться, что будет интересно, неожиданно, забавно, будут обязательно приятные люди, кем бы они ни были. Но главное, что Ваня обязательно что-то расскажет.
Иван Дыховчный невероятно глубоко и, я бы сказал, фундаментально знал Москву. Знал и любил. Он знал её на несколько слоёв вглубь. Знал все слои, которые менялись и заменялись другими наслоениями со времён шестидесятых годов. Я когда-то сказал, что для меня существует столько городов Москва, сколько людей мне её показывали. Та Москва, которую мне показал Ваня, прекрасна! Он особенным образом показал мне в Москве живую жизнь и ввёл меня туда. Он знал Москву, наверное, с закрытыми глазами. Проезжая мимо какого-то переулка, он мог, не поворачивая головы, сказать: «Пройдёшь по этому переулку вниз, метров сто, и там будет лучшая в Москве пельменная…», мог сказать, где делаются в Москве самые лучшие котлеты, или где стоит выпить такой-то коктейль, или где в заведении такой интерьер, что даже Гоголю с Островским не снился.
Дыховичный очень болезненно перживал те дикие изменения, которые происходят в столице. Безутешно сокрушался по поводу безвозвратной утраты неповторимого московского духа, который он чувствовал, как никто. Он много мне показывал кинематографической Москвы. Он говорил: тут снимался такой-то фильм, а здесь, ты помнишь такую сцену, это снимали здесь. Загляни вот в эту арку, помнишь в «Заставе Ильича»?… Однажды мы шли по «Останкино», и он сказал: «Помнишь, в «Солярисе» у Тарковского чёрно-белая сцена конферениции? В этом коридоре снимали. И как Андрей разглядел, что здесь можно это так снять?!» — он сказал про это так, что было ясно, что он всех их знал. И не просто знал, он был среди них другом. Он очень активно прожил ту эпоху. Он все меняющиеся эпохи прожил очень активно. И всегда был современным, и не чужим тому времени, которое проживал. При этом был остро современным.
Ваня дал мне так много важных советов! Советов, не связанных с творчеством, а в основном советов, как себя вести с теми или иными людьми, как себя держать в той или иной ситуации, как держаться достойно и последовательно в суетном и страшно соблазняющем мире… В том мире, где делается театр, кино, литература, музыка… Я много узнал от Ивана полезного. Какие-то советы он подавал в виде притч из собственной жизни. Ваня был умным человеком, прожившим большую, очень непростую жизнь. Он умел дать совет!
Но я не хотел бы, чтобы, читая то, что вы сейчас читаете, у вас создалось ощущение, что я хочу сказать о Дыховичном то, что его искусство мне было не важно, а важно было то, какой он друг. Это не так. Друг он был прекрасный и выдающийся… А про его кино я ничего не говорю… Да, не говорю. Мне непонятно и не близко его кино. Но мне невероятно близко и понятно то, как он относился к своему кино, и как он любил и понимал кино. Его отношение к искусству мне близко и понятно. Мне близко и понятно то, как он держал удар, когда критика или даже близкие люди не принимали его новую работу. Мне близко и понятно то, как он любил всех тех, с кем работал, всех тех, кого в свою работу приглашал, всех, с кем делил успех, но за неудачу он нёс ответственность только сам. Ваня был мужественный человек. И в своём отношении к искусству — настоящим художником. А ещё его мнение всегда было весомым и важным даже для тех людей, которые не принимали его кино и не считали его мастером, но его вкус, его понимание и видение , его взгляд и ум всегда были авторитетны.
Он долго болел. Ему давно поставили диагноз, который звучит, как приговор. При этом, я знаю, что болезнь была упущена, его неверно диагностировали вначале, а когда диагноз был уточнён, было уже поздно. Многие люди приняли участие и помогали… Ваня дольше прожил, чем предполагали врачи изначально…
И тут подмывает употребить расхожую фразу: «Он мужественно боролся со смертью» или «Он мужественно боролся за жизнь». Но я сказал бы иначе. Процесс борьбы — это процесс борьбы, со смерьтю или за жизнь, это не важно. А Иван жил с болезнью!!! Он в состоянии болезни жил плодотворно. Вы наверное можете вспомнить, что какое-то время назад он появлялся на телевидении совершенно без волос — это был результат лечения. Он долгое время провёл в стерильном помещении… Но он всё время работал. Те, кто общался с ним тогда, говорили, что он не излучает фальшивого оптимизма и не изображает подбадривающую близких весёлость. Они говорили, что он очень адекватен тому, что с ним происходит… Он доделал свой фильм, он был полон планов, и казалось, что болезнь отступила, что врачи и он смогли. Он по-прежнему вёл свою колонку в «Известиях», появлялся на телевидении, ездил на фестивали, сделал свой кинофестиваль, который вскоре в середине октября состоится уже без него. Он жил с болезнью. Жил! И вот умер. А я уже успел привыкнуть к тому, что можно не интересоваться у общих друзей, как там Ванино здоровье. Он отлично выглядел. Собственно, как всегда. Потому что Ваня был классный.
Я постарался сказать, о самом дорогом, что было в Дыховичном для меня. Его смерть ощущаю, как большую и личную беду. Умер человек, который был лично для меня очень важен. Я не говорил о важности присутствия его в современном культурном пространстве. Просто в телефонной книге моего мобильного телефона есть номер, на который я уже никогда не позвоню. А если и позвоню, то не услышу его голоса, который можно назвать культовым. А для меня он был ещё и близким голосом. Ваня умер. Дальше живём без него…
Ваш Гришковец.
