Здравствуйте!

Ну вот, для меня рабочий сезон закончился. Вернулся домой. А тут холодно и дожди. Но ничего. Вчера поел домашней окрошки… Холодненькой, из холодильника. И хоть жары за окном нету, но окрошка для меня — это точно вкус лета. А ещё, вчера, наконец-то, от начала и до конца, под окрошку, посмотрел футбол. Я совсем не болельщик, но чемпионаты мира смотрю по возможности целиком. Это же такой праздник!

А после концерта в Саду Эрмитаж, утром, улетели мы в Новосибирск, где было +35С, и по изнурительной дороге отправились в городок Яровое Алтайского края. Это не село, это маленький городок, почти на границе с Казахстаном. В нем когда-то родился и вырос Гена Бачинский. Приехали мы в Яровое, а там было +40С.

Город Яровое находится на берегу озера Яровое. Долгие годы городок был закрытым из-за оборонного предприятия, и наверное поэтому я никогда не слышал, родившись и прожив больше тридцати лет в Сибири, про это озеро. А это удивительное озеро. Оно почти правильной круглой формы, и оно солёное. Оно не такое солёное, как Мёртвое море в Израиле. Но всё-таки чертовски солёное. Гораздо солонее любого океана. И, при этом, купание в нём намного приятнее, чем в Мёртвом море. Это уж поверьте мне. Удивительное место.

Но приехал я туда не купаться, а сыграть концерт и спектакль. Просто два моих приятеля, которые родом из Ярового, лет пять тому назад затеяли, казалось бы, совершенно неподъёмное дело: они решили сделать из Ярового сибирский курорт. То, что я увидел в Яровом, я никак не ожидал увидеть. И никак не думал, что такое можно сделать всего за пять лет. Кажется, что там курортная жизнь и прекрасные пляжи были всегда. А на самом деле, мои товарищи выровняли берега и привезли сорок тысяч КАМАЗов песка, оборудовали пляжи, сделали самый современный в Сибири открытый аквапарк, построили домики, рестораны, концертные площадки. Я практически ни разу не видел, чтобы кто-то из моего поколения не на словах, а на деле так возрождал и любил свою малую Родину. Я видел, как строили часовни, церкви, видел, как давали деньги на обустройство своей бывшей школы. Но чтобы так вдохнуть новую жизнь в свой родной город… такого я не видел. В Яровом живёт тысяч двадцать-тридцать местных жителей. А за прошлый год там отдохнуло больше двухсот тысяч. И едут из Новосибирска, Барнаула, Кемерово, Новокузнецка и даже из Омска и Томска.

Люди могли бы поехать и в Сочи или в Крым, но как же людям приятно отдыхать в хороших условиях «у себя». Потому что сибиряки ощущают себя на берегах Ярового не у кого-то, а «у себя».

Непонятно, насколько ребятам хватит сил содержать всё это хозяйство, поскольку сезон, всё-таки, длится не более двух с половиной месяцев, а остальное время построенное ими простаивает. Они хотят развивать и зимние варианты отдыха, и лечение, и прочее. Но это очень сложно… И всё равно, я очень впечатлён тем, как люди занимаются, любят и надеются. И как я устал от того, что, в основном, вижу и слышу, с каким пренебрежением и чуть ли не с брезгливостью люди говорят о своих родных городах, посёлках и деревнях. Как не хотят иметь с ними ничего общего. При этом, по возможности, разворовывают и опустошают свои родные места… А дети их зачастую даже не знают о том, где родились их родители.

Видел там, в Яровом, пятиэтажку, в которой на первом этаже крайнего подъезда жил Гена Бачинский. Типичная такая хрущёвка силикатного кирпича. Типичный дворик, маленький городок. А Гена тоже с большой теплотой говорил о своём родном месте. Мы, наверное, поэтому с ним тут же сразу и подружились.

Кстати, в Яровое мы приехали — было +40С, а на следующий день было уже +14С и ливень. Вот такова Сибирь-матушка. Среднего практически не бывает.

Ну, я теперь дома, так что буду ЗДЕСЬ часто.

Ваш Гришковец.

Здравствуйте!

Вчера проснулся и понял, что отчаянно сильно хочу на рыбалку. Я четырнадцать лет не то что не был на рыбалке, но и не испытывал такого сильного желания порыбачить. Рыбалка была в какой-то прошлой жизни, со знакомыми с детства озёрами, прудами, изгибами реки, мелями и стремнинами. В Калининграде я так на рыбалке и не побывал. Незнакомые места, другая рыба, другое всё. За четырнадцать лет рыбалка изменилась до неузнаваемости. Зашёл в рыболовный магазин и понял, что не знаю предназначения большинства предметов. Какие красивые всякие штуки! Но их вид отбил желание, потому что я понял, что не так хочу рыбалки, как хочу чего-то прежнего, спокойного и жизнерадостного. А главное — знакомых мест.

Я также понял, что пойманную рыбу я уже радостно домой не понесу, скорее отпущу. Хотя для этого нужно её сначала поймать (улыбка).

Большое вам спасибо за отклики на мою новую книгу. Читал с удовольствием. А потом понял, что происходит странная штука: большинство из тех, кто написал, откликнулись опять на детские ощущения и картинки. И вот опять я понимаю, что кто-то может счесть новую книгу книгой про детство. Хотя детские картинки и мифы в книге занимают совсем незначительную часть.

Я не раз встречался с мнением коллег о том, что я вовсе никакой не писатель, а некий эссеист и, если бы постарался и спрятал бы писательскую гордыню подальше, то мог бы быть неплохим детским писателем. Как же они ошибаются! И как бы я хотел бы быть хорошим детским писателем. Но передача точных детских ощущений детям совершенно неинтересна. Просто категорически! Даже не любопытна. Вообще детская литература, имеется в виду настоящая, настолько таинственна и даётся совсем немногим… поэтому хороших детских писателей так мало и поэтому любимые детские книги живут долго и проживают в семьях многие поколения. Равно как и художники-иллюстраторы детских книжек очень особенные и редкие люди. Так что вряд ли мне удастся когда-нибудь написать что-нибудь для детей. Я им лучше почитаю что-нибудь мною с детства любимое.

Очень трудный был заканчивающийся сезон. Наверное, самый трудный. Этот сезон для меня десятый полноценный. И я понимаю, что он трудным был не из-за количества сделанных дел, не из-за количества гастролей и не из-за каких-то неожиданных технических трудностей. Он был тяжёлым по причине остро ощущаемого мною настроения, которое царит сейчас в нашей стране. Я пока не могу сформулировать его, но постараюсь. Вот закончу сезон, буду подводить итоги и постараюсь. Чувствую необходимость это сделать…Потому что никогда не страдал желанием вернуться в безвозвратное прошлое. А тут вдруг захотелось на рыбалку и захотелось чего-то прежнего, просто как спасения.

А Москву всё заливает дождями. Может быть уеду, вернусь домой, закончу сезон — тут и прояснится (улыбка).

Ваш Гришковец.

Здравствуйте!

К сожалению, программу «Родословная» ни пятого июня, ни в эти выходные не показали, хотя обещали. Когда её покажут — не знаю. Ничего не говорят. Ну, поди, покажут. Если буду знать заранее — сообщу. А если не покажут, то я сам всё расскажу. Я ж теперь всё знаю (улыбка).

В Ярославле для меня совершилось очень приятное знакомство. Там я играл в театре, которым руководит прекрасный актёр-режиссёр Сергей Пускепалис. Если кто-то не помнит, именно он играл в фильме «Простые вещи» и в Берлине за фильм «Как я провёл этим летом» получил «медведя». Он просто редкого свойства и содержания артист и, как выяснилось, прекрасный человек. Мы ровесники, он тоже служил на флоте, правда на Северном. Было очень приятно работать в его театре. Атмосфера такая, какая надо. Труппа большая и хорошая. Много молодых актёров, и чувствуется, что им очень приятно работать с интересным режиссёром, есть ощущение сплочённого коллектива и осмысленного дела. После спектакля Сергей, бОльшая часть его труппы и я сели и просто так, поскольку была возможность, посмотрели нашу картину «Сатисфакция». Я получил большое удовольствие от просмотра фильма с коллегами. И уж тем более было радостно получить настоящую, искреннюю оценку от прекрасного актёра, коллеги и теперь уже товарища.

Заканчивается сезон. Уже почти совсем нет никаких сил. Осталось сыграть пять спектаклей и два концерта. А лето всё ускользает от меня. В Сочи, когда я прилетел, был дождь, и только потом погода чуть-чуть установилась, но я уже улетал. В Вологде, Ярославле и Владимире преследовали ливни. Москва, в которой стояла жара, тоже встретила ливнем и грозой. Правда вот Рязань шарахнула такой жарой, что когда во время спектакля я снял скафандр, мокрыми были даже брюки. Жарко было так, что я боролся во время спектакля с непреодолимым малодушным желанием убежать со сцены, облиться холодной водой, а главное- вытереться сухим полотенцем. Но зато везде аншлаги, везде ждут, везде много лиц людей, которые много младше меня.

У меня есть просьба. Книжка «А…..а» уже продана очень большим количеством экземпляров, за месяц продаж уже ушло больше сорока тысяч, а половина тиража в сто двадцать тысяч отгружена. У меня до сих пор не было такого стремительного старта книжки, но вот откликов я пока на неё почти не получаю, а рецензий в прессе не было и, видимо, не будет. Так что не стесняйтесь, мне очень интересно услышать от вас ваши впечатления.

Очень хотелось бы, чтобы повезло с погодой восемнадцатого, когда будем играть концерт в саду Эрмитаж. В прошлом году погода была переменчивая и несколько раз начинался дождь. Очень надеюсь, что московское небо прольёт накопившееся до нашего концерта (улыбка). Просто хочется завершить сезон мощно и радостно. (правда, после концерта мы полетим в Сибирь, в Яровое, но концерт там это уже будет таким приятным постскриптумом, этакой сибирской прогулкой)

Да, как вы уже, наверное, знаете наша «Сатисфакция» на Кинотавре ничего не получила. Не получила ничего, кроме большого количества приятных и добрых слов от коллег, дистрибьюторов и тех зрителей, которым удалось на фильм попасть. Поздравляю победителей. Правда про их кино я ничего не могу сказать, потому что не видел, был-то я на фестивале меньше суток. Так что по поводу мнения жюри у меня совершенно нет никакого мнения. Да здравствует кино (улыбка)! А уж мы постараемся, чтобы наше кино в своё время дошло до вас.

Ваш Гришковец.

Здравствуйте!

Проснулся сегодня во Владимире, выглянул в окно — тяжёлые сырые облака, сплошные и совсем низкие, деревянные домики, церкви… Посмотрел я на это всё и подумал, а был ли Сочи? Не пригрезилось ли мне?

Сутки на Кинотавре оглушили, и до сих пор стоит звон в ушах. После спектакля в Ярославле, через сплошной дождь поехал в Москву, практически сразу и совсем без сна метнулся в аэропорт, в самолёте скосило сном, а когда проснулся — в иллюминаторе было море, горы и пальмы. В долгой и сплошной пробке добрались до гостиницы, просто как военный умылся и переоделся во что-то более-менее нарядное и побежал на фестиваль, потому что до показа нашей картины оставалось всего ничего… Как только окунулся в фестивальную волну, тут же замелькали очень знакомые, малознакомые, совсем незнакомые лица. Рукопожатия, объятия, вспышки фотоаппаратов. Удалось до показа нашей «Сатисфакции» выпить бокал холодного белого вина, съесть кусок сыра, потом дать с десяток интервью и только после этого позволить себе начать волноваться. (улыбка)

И вот Денис Бургазлиев, Аня Матисон, продюсер наш Саша Орлов и я сидим скраешку в тёмном зале Зимнего театра. Зал заполнен матёрыми и молодыми кинематографистами, очень известными и совсем неизвестными артистами и просто зрителями, которым удалось попасть на фестивальными показы… И вот начинается фильм! На экране наша картина. Звучит музыка, идут титры, первая сцена, вторая… тишина. И я не могу понять, хорошая это тишина или плохая… и вдруг первый лёгкий смех в зале, потом ещё. И я понимаю, что тишина была хорошая. А ощущение чуда вдруг приходит со всей ясностью.

Никак по-другому, кроме как чудом назвать это не могу. Я же помню, как позапрошлым летом нам пришла в голову идея нашей картины, потом было много весёлых разговоров на эту тему. Потом какие-то бумажки, блокнотные листы, из которых складывался сценарий, потом подготовка, потом, потом… радостное начало съёмок, трудности и нервы середины съёмочного процесса, тотальная усталость завершения, потом бесконечно долгие ожидания первых смонтированных кусочков, потом то радость, от того, что получается, и сразу же следом отчаяние от того, что ничего не получается. Но всё это было только работой, понимаете? Это всё была работа, работа. А тут мы сидим в большом, заполненном людьми, зале, на самом главном и остром фестивале нашей страны, на огромном экране наша картина, и приходит удивительное осознание того, что вот мы взяли и сделали кино. Сами сделали! Настоящее кино. И это удивительно.

Как прошёл наш фильм? По-моему, прошёл хорошо. Из зала никто не уходил, реакция и апплодисменты были настоящими, и думаю, что вполне искренними. А когда по окончании фильма я вышел вместе со зрителями на солнце, на меня обрушилась такая усталость и при этом такое радостное ощущение, что никакие благодарности, похвалы или же едкие замечания не могли ни усилить, ни разрушить моё собственное ощущение тихого праздника. Потом фестиваль накрыл меня, закружил. Тосты, разговоры, громкая музыка.

На фестивале принято делать вечеринки по случаю показа фильма, мне предложили исполнить несколько наших песен с «Бигуди», а наша вечеринка была намечена на самой главной вип- террассе. Я пригласил на нашу вечеринку моего приятеля из Ялты, его зовут Яша, по фамилии Головко. Яша удивительно, поверьте мне, просто удивительно поёт песни Синатры и Армстронга, причём поёт так, что люди думают, что звучит фонограмма, а потом не верят, что человек может так петь, стараются подойти вплотную и убедиться. Над морем звучали дивные песни, было радостно, но бОльшая часть пришедшей публики, пришли не к нам на вечеринку, а просто. Пришло много усталых от вечеринок и совсем не радостных людей, многие из которых в этих вечеринках проводят жизнь. Так что когда меня попросили выступить, мне не удалось привлечь внимание, а для спин я выступать не захотел. Два десятка же тех, кто хотели слушать, потерялись в большом количестве безразличных. Короче, исполнил я две вещи, сказал гламуру спасибо, поблагодарил за внимание и ушёл. Просто по большей части публика состояла из тех, кто приехал на фестиваль не ради кино, а ради непонятно чего. Журналистов и тех, кого я хотел бы видеть, на эту вечеринку не пустили, так что было ощущение какой-то нелепицы.

Дело в том, что то заведение, где всё это происходило, работает по каким-то только им ведомым идиотским правилам. Всем этим занимаются те, кто продаёт в России Мартини. И почему-то они полагают, что они лучше других знают, как делать вечеринки. Поэтому они врубили невнятную диджейскую музыку, безликую и такую, где одну от другой отличить невозможно, общаться от этого стало просто невыносимо трудно. Это было обидно, потому что с поздних мероприятий фестиваля пришли приятели, коллеги и люди, которых я давно не видел. Многие посмотрели нашу «Сатисфакцию», но поговорить нормально не представлялось возможным. Мы, многие из нас, просили и буквально умоляли позволить Яше попеть ещё великие песни из великих кинофильмов, объясняя, что здесь всё-таки кинофестиваль, а не рейв, но идиоты от гламура остались холодны, как лёд их химических коктейлей. Понимаю, что я и так-то Мартини не люблю, а теперь вообще его пить не стану. Дрянь, химия и надувательство.

Но ощущение праздника всё равно никуда не делось. А после всего этого собралась уже пьяненькая, но очень тёплая компания. Компания тех людей, которые редко друг друга видят, но очень тепло друг к другу относятся. Я танцевал с Ксенией Раппопорт, танцевали мы смело и, как нам казалось, очень красиво. Уже на рассвете пешочком брёл один к гостинице и улыбался. А утром… пресс-конференция, куча интервью, рукопожатия и прощания, бокал холодного вина, кусок сыра, море, к которому даже не удалось прикоснуться, дикая пробка в сторону аэропорта, почти опоздание на самолёт, короткий сон в кресле у иллюминатора, потом прохладная дождливая Москва, машина, ливень, с которым автомобильные дворники едва справлялись… А сегодня проснулся, а за окном город Владимир. Был ли фестиваль, было ли море, был ли праздник? Уже непонятно. Но кино у нас получилось. Это точно.

Ваш Гришковец.

Здравствуйте!

Сегодня похоронили поэта. Точнее, сегодня похоронили тень поэта. Поэт остался. Поэт остался внятно в своей эпохе и едва уловимым эхом ещё звучит в наши совсем непоэтические дни. Да, сейчас не время поэзии, я бы даже сказал, сейчас не время поэтов. И это совсем-совсем не связано с тем, что происходит у нас в стране и в мире в целом. Сейчас просто не время поэтов. И метафора не работает. И поэтическое слово не имеет веса и летит, как пух над городом, в котором сегодня хоронили Андрея Вознесенского.

А было время поэтов. Вознесенский как раз-таки совпал с последним большим поэтическим временем. Тогда поэты были рок-н-роллом. У нас в стране рок-н-ролла тогда не было, а если и был, то он был заграничный и малодоступный. Был ещё джаз. Но в поэтах был рок-н-ролл и джаз, и сила, и свобода…. Поэтому они собирали стадионы.

Я никогда не был ни поклонником, ни любителем Вознесенского. Мы читали другие стихи. Его поэзия совсем не совпадала со мной и с временем моей юности. У меня сразу был рок-н-ролл. И там была моя свобода, мои смыслы и мой мир. В университете в период моего сильнейшего увлечения поэзией, в то время, когда я участвовал в работе поэтического кружка, да и когда мы просто в общаге собирались и читали стихи вслух, Вознесенский не звучал ни из чьих уст. От этого он не становился ни лучше, ни хуже. Но я очень хорошо помню, как однажды у меня возникло ощущение, что Андрей Вознесенский мне помог, помог в одном серьёзном споре.

В первый раз я услышл «Аквариум» и Гребенщикова в 10-м классе. И сразу же был потрясён. Записи были очень плохого качества, их было очень мало, но я сразу почувствовал в том, что слышал, нечто небывалое. Я пытался показывать эти записи своим друзьям, одноклассникам, но был осмеян и непонят. Мы же слушали «Лед зеппелин», «Дорз», «Пинк флойд», даже пытались слушать «Генезис», «Кинг Кримсон» и многое другое. Какой к чёрту «Аквариум»?! Какая вообще к чёрту отечественная музыка?! Я пытался показывать «Аквариум» старшим товарищам, но результат был ещё хуже. Как музыканты «Аквариум» никем не воспринимался. Тогда я искренне сказал о том, что «ну ладно — музыка, зато какая поэзия!…» И на это один из знакомых моих родителей, явный шестидесятник, сказал: «Ну какая, к чёрту поэзия, ты Вознесенского почитай!» На такое заявление у меня аргументов не нашлось.

Не помню точно, в каком журнале, но в том же году вышла статья (или интервью) Вознесенского, в которой он рассказывал о том, что к нему на дачу приехал молодой ленинградский романтик Боря Гребенщиков. Вознесенский рассказывал, что Борис всю ночь пел ему свои песни и читал свои стихи и что он счастлив встрече с настоящим большим и самобытным поэтом. Я тогда бегал с этой публикацией, как с писанной торбой. Для кого-то это было аргументом, для кого-то — нет. Но главное, я в этот момент почувствовал помощь и поддержку. А ещё, хоть и не любимый и незнакомый мне, но большой поэт как бы сказал мне, что я не дурак, если слушаю и люблю то, что люблю и слушаю.

За последние десять лет я неоднократно встречался с Андреем Вознесенским и, даже пожимая ему руку, я не чувствовал его полноценного присутствия. Он как будто витал где-то, оставляя нам для прикосновения свою тень. На лице его была неизменная, вежливая улыбка, которая как бы говорила: «Всерьёз я не здесь, всерьёз я там, где живёт поэзия. То есть, не сегодня».

Поэт не умер. Поэт расстворился до поры, оставив нам тень, которую сегодня похоронили, и как бы сказав, что время поэзии неизбежно наступит. И наступит оно не по каким-то понятным законам и причинам, а по поэтическим. Новый серебряный век неизбежен. (Я очень надеюсь).

А вчера смотрел новоти и подряд были репотажи о нефти в Мексиканском заливе и о эксперименте Марс 500. Посмотрел я это и вдруг подумал… Не полетит человечество в далёкий космос. Ну на Луну или на Марс может быть… И то, не в нашей жизни. А в дальний — никогда! Человек, конечно, прекрасен! Особенно меня поражает человек тем, что буквально за посление несколько десятков лет он сделал в области электроники и прочих цифровых технологий (в которых я совсем ничего не соображаю). То, что сейчас существует в мире высоких технологий — это более чем фантастика, потому что всего 20 лет назад писатели фантасты такого представить себе не могли. А вот с механикой человек справиться не может. Поэтому хоть наши автомобили и видоизменяются, но по сути — это всё те же штуковины на колёсах с двигателями внутреннего сгорания. Корабли как были кораблями, так и остаются. Подводные глубины как были недоступны, так и продолжают быть. Подводные лодки по-прежнему несовершенны и опасны. Летаем мы всё на тех же самолётах, которые хоть и совершенствуются, но не революционно. Вулкан в Исландии всем нам указал на наше место на планете. А космические корабли хоть и изменились со времён Белки и Стрелки, но всё равно, по сравнению с компьютером, который любой желающий может купить в магазине, остались где-то в каменном веке.

Вот и получается, что мы можем в прямом эфире и в хорошем качестве видеть, как из скважины на дне Мексиканского залива бьёт нефть, но заткнуть эту дырку не можем. Дыру проковырять смогли…. Теперь же только наблюдаем. И никакие технологии, никакая самая мощная экономика мира пока не может ничего с этим сделать……….. И вот мне подумалось, что фантастическое развитее электроники и цифровых технологий, вся эта фантастика и чудеса в области развития коммуникаций и прочее нужны нам только для того, чтобы осознать как можно быстрее, что никуда мы не полетим и с Земли нам деваться некуда. Мы земные! И механика у нас земная. Не найдём мы топлива, не сделаем нужного металла, а если и сделаем, то никаких бюджетов на это не хватит. Или попросту пожалеем. Мы земные… А поэты иногда могут без всяких технологий общаться с космосом.

Ваш Гришковец.