премьера

Диктую по телефону из Днепропетровска. Сегодня вечером у меня здесь «Дредноуты». Вчера по очень хорошей дороге и очень красивой местности доехал сюда из Харькова. А в Харькове произошло два важных события. Первое: позавчера, после тщательной подготовки и сильнейшего волнения, потрясающе здорово прошёл премьерный для Украины спектакль «+1», повторилось то чудо, которое случилось в Екатеринбурге. А второе… я был в Харькове шестой раз и наконец-то разглядел, почувствовал и полюбил этот город. До того Харьков казался мне холодноватым и при этом неухоженным, большим и при этом очень провинциальным. И вдруг он для меня открылся… Как это случилось? Как всегда такое случается – совершенно неожиданно и, казалось бы, из-за чепухи.

Прилетели мы в Харьков очень поздно на небольшом самолёте с пропеллерами, и поэтому заходили на посадку не как на реактивном, то есть быстро и прямолинейно, а долго кружили возле города, зацепляя крылом его предместья. Я в первый раз увидел Харьков с самолёта, весь в огнях. Огней не сильно много, можно было бы осветить город получше, зато город очень большой. Приземлились, вышли из самолёта, и нас встретила довольно зловещая картина – все наземные службы, все сотрудники авиакомпаний, все таможенники и пограничники, которые встречают самолёт, прилетевший из другого государства, – все без исключения были в белых масках и смотрели на нас очень строго, будто мы прилетели из прокажённой местности. Так Украина борется с чумой XXI века (улыбка). Когда ехали в гостиницу мы обнаружили, что Харьков буквально весь перерыт… А это был первый в нынешнем году по-настоящему знойный летний вечер. Знаете, такие тридцатиградусные сумерки.

На следующий день, перед премьерой, я прогулялся по улице, увидел невероятное количество красивых женщин, одетых в основном в большие солнцезащитные очки и маленькие цветные лоскутки. Потом было очень сильное волнение перед спектаклем, потом сам спектакль, а потом я чувствовал, что никаких сил у меня не осталось, потому что спектакль «+1» действительно труден для исполнения… Так вот, я чувствовал, что сил никаких нет, но я при этом счастлив… Сложилась маленькая компания приятных людей, не было никаких особенных разговоров, было немного вина, первая моя в этом году вкуснейшая окрошка на открытом воздухе, а над головой полная луна и подвижное ночное харьковское небо. Мы сидели долго, в основном помалкивали, а я смотрел-смотрел в это небо и в три часа ночи увидел, как в него пришёл рассвет. В городе было ещё темно, а небо светлело прямо на глазах и шевелилось разными цветами. Было тепло… Потом я пешочком дошёл до гостиницы, упал в постель и моментально уснул.
Проснулся я от очень громкого колокольного звона. Я вспомнил, что рядом с гостиницей католический собор. Молотили они в колокол отчаянно и однообразно. Посмотрел на часы – полдень, а они молотят и молотят. Мне хотелось ещё поспать часика два, была такая возможность. К тому же я всегда тревожусь, если слышу близко церковный колокольный звон: как слышу, что в церкви звонят колокола, всегда думаю, ой, опять какой-то важный праздник пропустил, или что надо бы хоть иногда ходить в церковь, или этот звон напоминает, что не так как-то живу. И вообще он напоминает о том, что надо бы всё делать по-другому, лучше, ответственнее… (улыбка). А тут звон был прямо за окном. И вот я так тревожился, а он вдруг раз – и стих, и возникла удивительная тишина…

Если в маленький прудик или озерцо, которое всё подёрнулось ряской, ну представляете, которое всё покрыто свежей зеленью, – в такое озерцо бросить камушек, он плюхнется, и на поверхности появится маленький кругляшок чистой воды, в котором очень ярко отразится небо, но постепенно-постепенно ряска затянет кружок чистого неба, и снова поверхность озерца будет зелёной. Представляете? Так же случается после того, как замолкает колокольный звон. На некоторое время возникает над городом звенящая тишина, будто машины перестали ездить, птицы – кричать, а деревья шелестеть листьями. Абсолютная непроницаемая тишина. Конечно, и машины, и деревья, и птицы остались на своём месте, но какое-то время после громкого колокольного звона ничего не слышно, будто среди шума возник чистый кружок тишины. А потом, точнее довольно скоро, тишина начинает заполняться городским шумом, голосами птиц и шелестом деревьев: ряска городской жизни затягивает пятнышко тишины. Вот так и случилось со мной при пробуждении в Харькове. Немного тишины за окном – а потом опять городская возня.

Я лежал в гостиничном номере, разбуженный колоколами, слушал шум за окном, глухие шторы были плотно задёрнуты, в углу свистел кондиционер, в номере было довольно прохладно, и мне показалось, что на улице пасмурно, погода испортилась. Ну потому что у меня-то в комнате было темно и прохладно. Я подошёл, раздёрнул шторы и почти сразу распахнул окно. На меня обрушился полуденный зной. Окно моё находилось на самом верхнем этаже, передо мной открылись крыши Харькова, какие-то дальние холмы, кроны уже немного запылённых деревьев, узенькие улицы… Я был самую малость выше всех остальных крыш, то есть строго на той линии, где город заканчивается и начинается его небо. И всё это небо было исчерчено стремительными ласточками. Ласточки чертили небо, будто много-много людей одновременно пытаются заштриховать карандашом один листок бумаги, но только след от карандаша моментально исчезает. Я обрадовался, увидев ласточек, в этом году я их ещё не видел. И так я стоял у окна, и мне открылся Харьков.

Не знаю, что произошло. Я описал цепочку непримечательных обстоятельств, при которых он для меня открылся, но теперь точно знаю, что город стал мне ближе, знаю, что мне в нём будет не так, как раньше, а намного лучше, и с этих пор ощущаю его своим, потому что в нём случилось то, о чём я рассказал.

Скоро пойду готовиться к спектаклю в Днепропетровске, а тем, кто не может в ближайшие дни попасть на мои спектакли, очень рекомендую посмотреть маленькое видео, где мальчик читает стихотворение Роберта Рождественского. Этот мальчик родился немногим раньше меня. Я вчера посмотрел эту запись раз десять и хочу её всем показать. Посмотрите, вас это точно порадует, можете не сомневаться.

Закончились первые премьерные спектакли. Переживаю странное, доселе не испытанное ощущение. Всегда после премьер меня мучили неудовлетворённость и недостаточное понимание того, насколько точно удалось исполнить задуманное. «Как я съел собаку» очень долго шёл к своему признанию и успеху. Если кто-то думает, что у спектакля был взрывной успех, то сильно ошибается. Мне удавалось играть его крайне редко, обычно для тридцати-сорока человек, и бесплатно. Причём зрителей на эти спектакли приходилось буквально затаскивать, заманивать и уговаривать. В Питере в начале 1999 года я участвовал в фестивале моноспектаклей «Монокль» и получил за это грамоту, а первые призовые места достались питерским артистам, которые читали Пушкина и Гоголя. Мне тогда сказали, что я, конечно, занятный, но надо бы поучиться. Меньше чем через год этот спектакль неожиданно и триумфально прозвучал на «Золотой маске», хотя вначале были попытки убрать его из программы под предлогом, что он якобы сделан давно.

После «ОдноврЕмЕнно» на меня многие махнули рукой: «С ним всё понятно!» «Дредноуты» и «Планета» имели такую плохую критику, что не хочется и вспоминать. А билеты на эти спектакли поначалу продавались со скрипом, вывезти их на гастроли казалось делом почти невозможным: всем нужна была только «Собака».

И вот у меня в первый раз – подчёркиваю, в первый раз – настоящая премьера, которую я ощутил как праздник и где, несмотря на волнение и ещё не очень свободное исполнение композиционно весьма сложно выстроенного текста, мне удалось осуществить задуманное… Но главное – я в первый раз ощутил, что спектакль долгожданен и что я ожиданий не обманул. У меня никогда не было таких оваций на премьерах, как в Питере и Москве. Я счастлив ещё и потому, что билеты раскуплены чуть ли не за два месяца и залы забиты битком в самые невыгодные для театра дни, то есть в майские праздники.

Да! И за все эти дни никто, и это тоже в первый раз, не стал сравнивать спектакль с моей первой и столь важной для меня работой «Как я съел собаку». Только критики, только они, родимые (улыбка).

Очень приятные были дни в Питере. День Победы… Я знаю, что очень обсуждался вопрос о сути некоей акции «Георгиевская ленточка». Знаю, что многие уважаемые мною люди весьма презрительно отнеслись к этой акции. Они усматривают в ней пропагандистские происки, пошлый, квасной патриотизм, лояльность к власти… Они видят в этом (и довольно справедливо) новую волну во многом ничем не оправданной национальной гордости. Последнее, пожалуй, действительно имеет место и может оттолкнуть и вызвать «аллергию»…

А вот я с удовольствием носил в эти дни георгиевскую ленточку, пропустив её в петлицу пиджака. К машине не привязал, так как сам не вожу. Носил ленточку по простым и очень личным причинам. Во-первых, ленточка красивая, во-вторых, для меня 9 мая – это праздник безусловный, в-третьих, лично мне есть кого помнить, а ещё я вижу, что многие люди носят эти ленточки просто из желания сказать: «Да! И для меня этот праздник важное, радостное событие. Видите, я тоже повязал эту ленточку, значит, мне тоже есть кого помнить, значит, я праздную вместе с вами, значит, я не одинок».

А ещё когда я был совсем мальчишкой, то есть мне было 19 лет, к нашему пирсу на два дня пришвартовался новый ракетный корабль, который шёл на Камчатку. Экипаж его был гвардейским, и ленточки на бескозырках у ребят с этого корабля, в отличие от наших, чёрных, были гвардейские, то есть георгиевские. Мне, мальчишке, казалось, что это ну очень красиво. И я тогда им позавидовал, как мальчишка, у которого чего-то красивого нету, завидует тому, у кого это есть. И с тех пор для меня георгиевская ленточка – это красиво (улыбка).

Закончилась серия первых премьерных спектаклей в Москве, сегодня еду в Питер. Испытываю счастливую усталость. Вчера удалось уже играть, чувствуя кураж. А первые три спектакля были наполнены сильнейшим волнением и привыканием к новым текстам, смыслам и новому театральному пространству. Ещё я привыкал к реакциям на слова, которые до премьеры существовали только во мне и с которыми я был один на один.

Газетная критика, за редким исключением, вышла, как и предполагалось, гадкая. Я практически предугадал, о чём будут писать эти странные люди. Они почти в точности повторили своих литературных коллег. Рецензии на книжку «Асфальт» можно переадресовать и спектаклю «+1». Практически ни слова не сказано ни о спектакле, ни о сценографии, ни о способе существования лирического героя… Претензии ко мне в основном социального плана, и ещё критики отказали мне в искренности. Сказали, что я уже не искренен. Вот раньше был искренен, а теперь уже нет. Потому что раньше я, дескать, говорил про них, а теперь говорю про менеджеров. Хотя, признаться, я не помню, чтобы я хоть раз со сцены говорил что-нибудь про критиков (улыбка).

Я совершенно не огорчён этими глупостями. Единственное неприятно – они попытались в газетах пересказать содержание спектакля, что практически невозможно. Они смогли только выдернуть несколько кусочков и поехидничать. Да и на здоровье! Но дело в том, что если бы «+1» был фильмом, который вышел бы в кинотеатрах по всей стране или был бы книгой, которая появилась бы во многих книжных магазинах, я не стал бы комментировать газетные высказывания, так как вы сами могли бы либо согласиться с критиками, либо не согласиться. Но спектакль – совершенно другое дело. Его на сегодняшний день смогли посмотреть только две с половиной тысячи человек и только в Москве. У спектакля всегда длинная неспешная жизнь и часто долгая дорога к зрителю. Так что если у вас создалось впечатление провала спектакля «+1» после прочтения какой-нибудь желчной «рецензии», то, как было сказано в одном прекрасном произведении: «Не читайте советских газет». Правда, других нету.

Очень признателен за первые отклики на спектакль. И благодарен всем, кто пришёл, всем, кто купил билеты, и всем, кто ждёт спектакля в Питере, Екатеринбурге, Харькове и Киеве. Ну то есть вообще чего-то от меня ждёт.

Вчера на спектакль пришёл взбудораженный Константин Райкин и сказал мне перед началом, что прочёл рецензию в «Коммерсанте» и страшно возмутился, не поверил, что я мог сделать именно так, как там написано. В частности, там написано, что я на спектакле «размахиваю» российским флагом. И он просто хотел сам удостовериться, даже отменил встречу со студентами… Не буду говорить, что услышал от него после спектакля, скажу лишь, что он поблагодарил «Коммерсант» за то, что тот вынудил его прийти (улыбка).

У меня есть в спектакле фрагмент, где я говорю, что, где бы мы ни находились, с нами всегда лица людей с детских, школьных фотографий, фотографий студенческой поры, лица тех людей, кого нет на фотографиях, и лица людей, след которых давно утерян, и те, что всегда рядом. Тут же лица актёров из любимых фильмов… Бабушки, дедушки, родители, дети, друзья. Все эти лица всегда с нами, все вперемешку, ушедшие из жизни и живые, все всегда с нами, где мы бы ни были… Неужели вы их не видите?!

И потом, после этих слов, в окне, которое у меня на сцене за спиной, появляются лица, мои любимые и родные люди, все вперемешку, как и у вас…

Простите, что никаким образом не выходил на связь. Не было ни времени, ни возможности… Сейчас могу сказать только, что премьера состоялась и работа сделана. Пока нет возможности даже не то что сообщить кому-то, но и самому себе сказать об ощущениях от сыгранных двух премьерных спектаклей.

И дело даже не в том, что подготовка к премьере проходила в ужасно нервозной атмосфере, пришлось преодолевать какие-то совсем простые и даже нелепые проблемы…

Дело в том, что тот текст и те смыслы, с которыми я очень долго жил один на один, которые обрабатывал, переставлял с места на место, выстраивая композицию спектакля… то есть всё то, с чем я жил, над чем работал в течение нескольких лет в одиночку, вчера и позавчера ПРОЗВУЧАЛО ВСЛУХ. И это большое и сложное переживание. Очень много совершенно неожиданных реакций. Да и (хочу, чтобы вы поняли) просто сам момент предъявления другим людям того, с чем ты жил наедине, хоть для меня и не нов, но всегда удивителен.

Я вот, например, удивлён тому, что на спектакле много смеются. Я думал, что наконец-то сделал грустный спектакль (улыбка).

В Москву на премьеру прилетела моя дочь. Она видела все мои спектакли, конечно, но ещё ни разу не была на премьере. И это тоже очень большое событие.

Я неоднократно рассказывал про то, как появился когда-то спектакль «Как я съел собаку». Когда-то – это десять лет назад, почти одиннадцать. Я не собирался играть спектакль, а хотел собрать друзей и устроить вечер воспоминаний о моей службе. Придумал некую композицию из разрозненных воспоминаний и нескольких баек и хотел поделиться с друзьями – исключительно для того, чтобы расстаться с этими воспоминаниями и жить дальше. Я совершенно не предполагал, что из этого получится спектакль, который изменит всю мою жизнь. Я хотел рассказать откровенные страшные истории, потому что друзьям это можно рассказывать. Но на вечер почему-то пришли мои родители. Как они узнали и почему пришли – мне до сих пор неизвестно. Короче, я увидел, что среди моих друзей сидит мама.

Я увидел маму и понял, что не могу рассказывать страшных и откровенных историй про службу. Даже не по той причине, что со службы писал, что у меня всегда всё хорошо, просто при маме не могу рассказывать что-то такое, что может её огорчить. И начал свой рассказ, отбросив всё задуманное и подготовленное. И получилась та самая лирическая история, которая в итоге стала спектаклем, впоследствии названным «Как я съел собаку». И с тех самых пор мама является неким критерием отбора того, о чём говорить можно и о чём говорить не стоит. А также критерием того, как и какими словами следует говорить. Как бы пафосно это ни звучало, мама всегда присутствует в зале, где я исполняю свой спектакль.

А тут на премьере была моя дочь, и я ощутил, что добавился ещё один критерий.

Сегодня и завтра сыграю премьерные спектакли в Москве, и потом что-то смогу сказать. А публика была прекрасной. Какая тишина в нужные моменты! Какое внимание и как сильно ощущалось ожидание! Давно так не волновался, может быть, никогда. И сколько же даже не зрительской, а человеческой поддержки в том, как исполненное было принято. Спасибо за смех, за тишину, за слёзы в глазах, за цветы – за внимание.

Совсем летние стоят денёчки. В субботу даже удалось съездить к морю и, раздевшись по пояс, подставиться солнцу, босиком походить по тёплому песку. Много людей загорали в купальниках, а две дамы, приняв горячительного, окунулись в море, правда, не намочив причёсок. Они без визгов и суеты зашли в воду, ну и практически сразу из неё вышли, почти сохранив грацию (улыбка). Люди провожали их уважительными взглядами.

Из своих зимних убежищ и берлог повылезали бомжики и даже успели за последние тёплые солнечные дни загореть и слегка подзапылиться уже летней пылью. В калининградских бомжиках есть прибалтийский шарм, они могут весьма витиевато выражаться, они неторопливы, даже вальяжны. На них хорошо и органично смотрятся старые твидовые пиджаки или очень поношенные брюки, но из очевидно хорошей ткани. Даёт о себе знать большое число магазинов секонд-хенда.

Весь город в цвету и проклюнувшейся юной листве. На клумбах вовсю анютины глазки, тюльпаны. Слива даже начинает сбрасывать белые лепестки. На подходе сирень, боярышник, яблони, груши.

В соседнем доме живёт довольно много мужичков и парней в возрасте от двадцати пяти до сорока, и они уже открыли сезон ежевечерних посиделок во дворе. Кем они работают, не понимаю, но у них много свободного времени. Им нравится завести музыку в автомобиле, открыть нараспашку двери, сидеть за круглым столом в дальнем конце двора, жарить на ржавом мангале шашлыки или куриные окорочка, выпивать и петь какие-нибудь очень мужские песни. В воскресенье они раз десять спели песню «Белым, белым полем дым». На словах «волос был чернее смоли, стал седым» один из них брал громче всех, в голосе звучала слеза, и он крепко обнимал рядом с ним сидевшего парня. В этих посиделках чувствуется много героизма, патриотизма, и по всему видно, поднимают они в процессе очень серьёзные темы: периодически некоторые тосты пьют стоя – «за тех, кого нет с нами, за Родину, за тех, кто в море, и за женщин, которые нас ждут». Хотя женщины ждут их в десяти метрах, в доме, рядом с которым они, в общем-то, и пьют.

Есть среди них мужик, который обычно ходит в камуфляже и тельнике, но, уверен, что ни в армии, ни в силовых структурах не служит, так как двора не покидает никогда. Он периодически отзывает кого-то из молодых парней в сторонку и громким пьяным шёпотом, на весь двор, говорит что-нибудь типа: «Ты меня держись, не пропадёшь» – или: «Ты меня послушай, я тебе плохого не посоветую» – или: «Да знаю я его, ты его не слушай, я тебе всё про него расскажу»…
Сколько их, таких, сидит по городам, городишкам, посёлкам городского типа, деревням… Так вот сидят и сидят, обсуждают глобальные вопросы у гаражей или же во дворах… В них много пафоса, всезнания, чувства справедливости, они полагают, что лучше всех знают о том, что такое истинная дружба, что такое честь и достоинство, они совершенно уверены, что они труженики, работяги, прекрасные отцы семейств, настоящие мужики… Но им всё время мешают жить, их постоянно кто-то обманывает, обворовывает… Если б не все эти козлы и уроды (к которым относятся практически все, кроме них самих), не только они бы жили прекрасно, но и Расея-матушка встала бы с колен. Так они и будут до конца октября заседать в соседнем дворе, пока холодные ветра не разгонят их по домам и квартирам, где заседания продолжатся, но с меньшим размахом.

Послезавтра полечу в Москву, готовиться к спектаклю. Как страшно и радостно говорить себе, что уже на этой неделе премьера! Дыхание перехватывает от этой мысли. Давно у меня не было премьер…