Дредноуты

Сегодня перебирал вещи в ящике, в котором лежат ручки, часы, опустевшие футляры из-под чего-то, визитные карточки людей, которых уже невозможно вспомнить. Там же лежат купюры из разных стран, где когда-то побывал. Стал их рассматривать и нашёл две бумажки из страны, в которой никогда не был. Эти бумажки связаны с одной очень дорогой мне историей.

Зимой 2002 года мой товарищ Алекс Дубас, который сейчас работает на «Серебряном дожде», а тогда ещё жил в Риге, сделал мне удивительный подарок. Он знал, что я люблю Цезарию Эвора и стараюсь всячески её пропагандировать. К тому времени она ещё не объездила по нескольку раз практически все города России, ещё не стала практически народной артисткой России, а была таинственной, недосягаемой и дала всего несколько концертов в Москве и Питере. Но многие песни уже были на слуху, любимы, и кто-то их знал наизусть. Одну песню к тому моменту я использовал в «Дредноутах».

Короче, Алекс организовывал её концерт в Риге. Она должна была прилететь из Питера в Москву и через три часа улететь в Ригу. Алекс снабдил меня лимузином и просто попросил встретить и проводить Цезарию. Это был прекрасный подарок, и я ночь перед этим не спал. В Москве было холодно, а поклонникам Цезарии было известно, что она всегда ходит босиком. Я не знал, говорит ли она хоть немного по-английски, но был уверен, что мне предстоит встреча с богиней.
Не буду рассказывать о своих волнениях и ожиданиях. Всё получилось очень просто. Я стоял в «Шереметьево 1», среди таксистов и встречающих, и смотрел на дверь, откуда выходят прилетающие. Из двери появлялись люди, люди, люди… И вдруг вышли какие-то чудесные существа. Маленькие, смуглые, в невероятных нарядах и с музыкальными инструментами. А потом вышла она… Очень маленького роста… на неё было накинуто какое-то дурацкое пальто, на голове шапки не было, да и волос почти не было. Точнее, были, но очень-очень короткие. Пальто не было застёгнуто, на шее висел добрый килограмм золота в виде самых разных цепочек и других украшений. А в руке у неё была сумка, такая же, как у моей бабушки в семидесятые. Она шла с трудом, хромая, шлёпая по полу клетчатыми тапочками-шлёпанцами, такими нашими-нашими тапочками. Таксисты обрадовались, кто-то сказал: «Смотрите, какая тётка! Тётка, давай к нам, мы довезём!» Никакой охраны с ней не было. Цезария посмотрела на окруживших её таксистов, ничуть не смутилась и сразу стала танцевать. А те выкрикивали: «Во тётка даёт! Откуда такая, интересно?»

Я не сразу смог привлечь к себе внимание, но потом появилась строго одетая, смуглая женщина и какой-то совсем чёрненький маленький мужичок с чемоданом. Они растолкали таксистов, я понял, что они с Цезарией, и представился. Женщина оказалась племянницей Цезарии и её директором, а мужичок младшим братом. Таксисты ворчали: «Куда от нас тётку забираете! Мы довезём! – а когда увидели лимузин, сказали: – А тётка, видать, не простая! Ладно, езжай с ним (это было про меня). Он тебя лучше довезёт».

Племянница оказалась неприветливой и жёсткой. По-английски она говорила. Цезария же говорила только на том языке, на котором поёт. Ехать из «Шереметьево 1» в «Шереметьево 2» недалеко, минут десять, но за эти десять минут весь мой пиетет и недоумение, как себя вести с волшебной певицей, исчезли. Сев в лимузин, Цезария тут же включила телевизор и была возмущена, что он не работает. Все десять минут она ворчала, и явно уставшая от неё племянница объяснила мне, что та недовольна всем: тем, что холодно, тем, что темно, тем, что снег. Со мной они обращались весьма пренебрежительно, и мне пришлось объяснить племяннице, что я вообще-то не на службе, просто помогаю. То, что они являются мне подарком, я говорить не стал.

Из лимузина Цезария выходить отказалась, и мне пришлось долго искать коляску, в которой было мало толку. Я прокатил её всего метров 25, до лестницы в VIP-зал, а потом долго помогал подняться по этой лестнице. Она попросила кофе. Кофе был плохой, молоко к кофе холодное. Когда его подогрели, оно стало слишком горячим. Ещё она одну за одной курила «Кэмел кинг сайз». Должен сказать, что ворчала она не как наши псевдозвёзды, а как немного уставшая, не очень здоровая тётка из соседнего дома. За час она меня извела. Я сидел и думал: Господи, скорее бы она улетела, я теперь с полгода не смогу слушать её песни.

И тут она обратила внимание на мою бейсболку. А на голове у меня была отличная чёрная бейсболка с маленьким серебряным значком. Я купил её в Брюсселе, и это была любимая вещь. Цезария попросила её посмотреть, посмотрела и надела себе на голову. Мне оставалось только изобразить большую радость оттого, что ей моя кепка так подошла. Ещё она спросила, где ей взять такой шарф, как у меня. Спросила очень просто: взяла мой шарф и попросила племянницу перевести вопрос. Шарф был в оранжевую полоску, тоже любимый. Но я тут же сказал, что она может его взять. Тогда Цезария подумала и сказала, что ей нужен такой же, но чёрный. Тут я уже искренне обрадовался и сказал, что в Риге очень много чёрных шарфов и что там её ждут… А потом случилось то, после чего я многое понял и перестал сердиться.

Я пошёл в туалет, а когда возвращался, увидел, что Цезария сидит, сняв мою кепку с головы, на носу у неё очки, причём такие, какие носят тётки с рынка или из столовой, и она внимательно рассматривает лейбл. Увидев, что я подхожу, она тут же надела кепку и отвернулась, мол, ничего я не рассматривала. Мне стало так смешно! Я понял, что она такая вот настоящая, неподдельная тётка. Для кого-то она ворчливая, но любимая тётя Цезария. Тётя, которая даже не пытается понять, что вокруг происходит, а живёт, как привыкла. Но вскоре сообщили, что рейс задерживается на час, и мне довелось увидеть тех, для кого она является ворчливой тётей Цезарией.

Когда объявили о задержке рейса, она поворчала, а потом попросила о чём-то своего брата, который был при ней камердинером. Он достал ноутбук, поковырялся, и Цезария стала показывать мне фотографии каких-то людей на празднике в убогом посёлке. Она объяснила через племянницу, что это её последний день рождения, было очень весело, собрались все её внуки, племянники, и она хотела, чтобы её в тот день окружали только молодые парни и мужчины. Я смотрел фотографии, кивал. Наконец она остановилась на групповом снимке, где было человек тридцать пять, разновозрастных, разноцветных, от почти чёрных до совсем белых парней и мужчин, и среди них стояла Цезария. Директор-племянница отошла говорить по телефону, а Цезария показывала мне родственников. Она тыкала пальцем в экран и говорила: «Витторио, Еухенио, Педро, Хулио, Андреас…» – и так далее. Показала всех. Я изобразил полный восторг и радость…

Мои восторги иссякли, а Цезария уставилась на меня и чего-то ждала. Я не понял, пожал плечами, мол, что? Она молча ткнула в какого-то парня на экране. Я не понял. Она ткнула в другого, я опять пожал плечами. Она нахмурилась и снова ткнула в того, которого показала первым. Тут я догадался и робко сказал: «Хулио?» Она всплеснула руками и с досадой сказала: «Андреас!» …Больше часа я запоминал всех поимённо. Это было очень непросто. Потом мне был устроен экзамен, который с первого раза я не сдал. Но наконец назвал всех, в какой бы последовательности она их ни показывала, чем вызвал восторг брата, одобрительную ухмылку племянницы и благосклонный взгляд Цезарии.

Когда мы расстались, и её повели на паспортный контроль, я был самым счастливым человеком в аэропорту, я с трудом скрывал радость, и мне срочно хотелось выпить грамм сто коньяку. Цезарию увели за красную линию, но она вдруг вырвалась и вернулась. Достала из своей сумки большой, шелестящий полиэтиленовый пакет, в котором, как оказалось, было очень много монет разных стран и мятых купюр со всего мира. Она долго в нём копалась. К нам подошла её племянница, которая пыталась её поторопить. Но Цезария и не думала спешить. Наконец она достала яркую цветную бумажку, протянула её мне и сказала через племянницу: «Когда прилетишь на Кабо Верде, скажешь таксисту, чтобы отвёз к дому Цезарии. Они знают. Этого как раз хватит на такси до моего дома». И пошла. А потом снова остановилась, достала пакет, снова пошелестела, и племянница принесла мне ещё одну купюру, только поменьше размером и совсем-совсем потёртую. Когда я её взял, Цезария крикнула: «А это дашь таксисту на чай!»

Вот эти две бумажки передо мной, две тысячи и двести эскудо банка Кабо Верде. На двух тысячах – цветок, стихи и портрет усатого мужчины, под которым написано Eugenio Tavares. Видимо, поэт. А на двухстах эскудо – парусный кораблик. Бумажка совсем потёртая, почти лохмотья.

Какой же длинный и тяжёлый был год! Как многие склонны его ругать! Как часто я слышу: «Поскорей бы он уже закончился!» Да и сам я так про себя проговариваю. Ушли из жизни прекрасные люди. Много было трагедий, на многих навалились напасти. Но всё же в эти оставшиеся ему (этому году) дни я не хочу его ругать…

Странное дело, восьмёрка в конце написания года лично для меня всегда связана со сложностями, но и с особенными результатами. В 1988 году я вернулся со службы. На меня обрушилась изменившаяся страна, куча всякой информации и полное непонимание, как жить дальше. В том году умер театр пантомимы, в который я так стремился вернуться все три года службы, пришлось придумывать самостоятельную жизнь в сценическом творчестве. Это было невероятно сложно. В то же самое время меня раздирали разные желания и иллюзии. Тогда многие жили желанием поскорее уехать из страны, и как можно дальше. Страшно мучили меня тогда незаживающие обиды, оставленные службой. Но, продираясь через всё это, получилось вернуться к учёбе. Сделать вместе с Сергеем Везнером театр пантомимы, состоявший из двух человек… Удалось силами этого театра поставить спектакль, и даже иметь с ним успех на нескольких больших фестивалях. А в это время страну раскачивало и трясло…
1998 год был невыносимо тяжёлым. Трудное решение уехать из Кемерово, изнурительный переезд в Калининград, вживание в город, и всё это в самый разгар дефолта. Тот дефолт очень больно ударил по всей нашей семье. К концу 1998 года я совершенно не понимал, как жить дальше и что делать. А ещё ощущал полнейшую беспомощность, потому что, кроме как читать книги и делать спектакли, ничего не умел. Но за тот год был сделан спектакль «Как я съел собаку» и в общих чертах придуман спектакль «ОдноврЕмЕнно».

И вот заканчивается 2008 год. В уходящем году я завершил и выпустил роман «Асфальт» – самую большую, сложную и, на мой личный взгляд, самую серьёзную свою работу. Совсем недавно вышла книжка «Год жжизни». В 2008-м я впервые смог поработать с соавтором. Счастливый случай свёл меня с Юрой Дорохиным и Аней Матисон из Иркутска. Это ребята, что сделали видео «Настроение улучшилось». Аня написала сценарий того видео. И вот уже в соавторстве с ней написаны два сценария и пьеса. Я не мог себе представить, как можно работать в соавторстве. А это, оказывается, настоящее счастье.

Ещё у нас с «Бигуди» вышла песня «На заре». В 2008 году я познакомился с Петей Ловыгиным, который снял прекрасное и очень простое видео к этой песне.
Знакомство с Ловыгиным подвигло меня написать новую редакцию монолога «ОдноврЕмЕнно», потому что Петя сделал удивительные иллюстрации к тексту Книга выйдет в начале следующего года.

Ах да, ещё в этом году вышла иллюстрированная книга «Дредноуты». И хоть к этому изданию я практически руки не приложил, книга-то получилась хорошая…

Планов на грядущий год много. Кризис пытается протянуть к ним свои цепкие лапы, но, думаю, удастся справиться. Главное, чтобы это было кому-то нужно (улыбка).

Мы с Аней Матисон написали пьесу, которая называется «Дом». Замысел принадлежит мне, но проработка персонажей и диалогов – совместная. Аня учится во ВГИКе и по своей природе она, конечно, киношный человек. Так что, кинематографическая композиция пьесы – это от неё. Мне это очень нравится. Многое в пьесе было придумано именно ею, но изначальный замысел всё-таки мой. Правда, без Ани вряд ли я смог бы его осуществить ещё в этом году, и пьеса точно была бы совершенно другая.

Ёлку мы поставили, только ещё не нарядили. Подставку опять пришлось долго искать.

Вчера играл спектакль «Дредноуты», довольно давно его не исполнял. Разве что в Париже, а это всё-таки Франция, и в основном французский зритель. Вот вчера играл его, и появились новые тексты, интонации и смыслы. Я почувствовал в себе некоторую жёсткость, если не ожесточение. После спектакля думал, что это, и понял: моя реакция на пресловутый кризис. Я понял, что устал от мужского нытья, именно нытья – моих ровесников, людей, которые давно забыли, сколько стоит литр бензина и сколько потребляет бензина их автомобиль. А некоторые забыли, сколько у них автомобилей. Они ноют так, будто пошли по миру, будто над ними нависла перспектива голодной старости. И во многих и многих обнаружилось отсутствие элементарной мужской выдержки, гражданской и человеческой позиции. Я понял, что мне трудно им сочувствовать. В то же самое время я знаю людей, которые не обладают такими состояниями, которых уволили, сократили или над ними висит ужас увольнения. Но они сохраняют человеческий облик. И надо сказать, что женщины, особенно те, которые работают и тоже весьма сильно испытывают трудности, держатся спокойнее, да ещё и умудряются прекрасно выглядеть. Вот эта усталость от мужского нытья и выразилась во вчерашнем спектакле «Дредноуты».

Гастроли проходят не очень хорошо. На этот раз они профинансированы меценатами, а организация легла на французов, и в ситуации, когда на них нет практически никакой финансовой ответственности, а главное – финансовых рисков, они расслабились и едва ли ударили палец и палец. Короче, про эти гастроли мало кто в Париже знает, если не сказать, что не знают ни черта. Если бы вы видели, как выглядят афиша и программка! Такое ощущение, что её сделали в девяносто втором году, в кооперативе, да ещё и левой ногой. Как забавно встречаться с иллюзиями по поводу того, что в Европе всё намного лучше, интереснее, талантливее, а главное – ответственнее. С такой безответственностью со стороны организаторов ни в России, ни в Украине, ни в Белоруссии, ни в Казахстане я не встречался никогда. Французы безо всякого уважения относятся к чужим деньгам, выделенным на эти гастроли.

В итоге играть приходится в полупустом зале и слушать сокрушенные высказывания по поводу того, что никто не знает, что эти спектакли здесь идут. Обидно ещё и потому, что сам театральный зал прекрасный, современный, очень удобный и для зрителей, и для исполнителей. Таких залов в России практически нет.

А ещё тяжело при мысли, что в это же самое время я мог сыграть спектакль в Красноярске, Хабаровске, Краснодаре или Ростове-на-Дону где очень ждут и где зал был бы полон, но эти поездки не состоялись по причине гастролей в Париже, в целесообразности которых, как и в целесообразности такого большого числа спектаклей нас убеждала французская сторона. Они вообще-то просили дать пятнадцать. Я их понимаю: им бы тогда было выделено ещё больше денег. Хорошо, я поостерёгся ехать так надолго.

Сегодня первый раз в Париже сыграю «Дредноуты». Посмотрим, что французы из всего этого поймут. Кстати, парижский фрагмент спектакля «ОдноврЕмЕнно», там, где я рассказываю про Мону Лизу, про круассаны и так далее… появился совершенно случайно. В изначальном тексте был фрагмент про Дрезденскую галерею и Сикстинскую мадонну. Просто к тому времени я в Париже не бывал, а в Дрездене бывал. Но когда в 2000 году я играл спектакль в Лондоне, мне английский продюсер сказал, что про Дрезден и Сикстинскую мадонну англичане не знают, и им будет непонятно. Я не поверил тому, что англичане могут не знать про Дрезден, который в хлам разбомбили в сорок пятом, и что они не знают про галерею и уж тем более Сикстинскую Мадонну. Оказалось, действительно не знают. Реакции было ровно ноль. И тогда я придумал рассказать про Мону Лизу, которую на самом деле ни тогда, ни на сегодняшний день не видел. Потом, в дополнение к Моне Лизе, сочинился и весь парижский фрагмент.

Здравствуйте!

Два дня нахожусь в каком-то тихом летнем оцепенении. Наверное, это и есть отдых. Затихают бурные впечатления от поездки в Грузию, молчит телефон, друзья разъехались из города к теплым морям и не подают сигналов. Тишина. По телевизору много старых фильмов, которые я смотрю один за другим, стараясь не думать о том, что лето уже переваливает за свою середину, а я ещё ни разу не окунулся в морскую волну. И намеченные на лето дела начинают нависать надо мной, как невыполненные школьные домашние задания. Но оторваться от старых фильмов не могу, смотрю и смотрю. Ем уже отходящую черешню и только начинающиеся сливы. Наверное, так и надо. Но немножко грустно.

Вчера посмотрел неизвестно в который раз первую серию нашего «Шерлока Холмса» по каналу «Культура». В процессе просмотра выяснилось, что знаю каждую фразу, многие реплики для проверки подавал раньше актеров, но оторваться всё равно не мог. Отлично помню, как видел этот фильм в первый раз. Помню, была ранняя весна. Думаю, мне было лет четырнадцать. Это было в Кемерове. Мы только въехали в новую квартиру, в которую нечего было поставить. Новый дом на проспекте Химиков стоял в окружении талого снега и грязи, даже без асфальтовых дорожек у дома. Наш дом упирался в тогдашнюю окраину и проходившую по этой окраине дорогу, за которой были поля. На окнах не было штор. Мы сидели с мамой на тахте, за окнами было темно, дул ветер, прилетавший откуда-то с чёрных полей. А в телевизоре было счастье. Неторопливое, наполненное вкусными, безупречными, остроумными и тонкими деталями. Мама сварила сосиски, нашлась баночка зелёного горошка и какая-то сущая капелька майонеза. Чёрно-белый телевизор на длинных ножках, мы с мамой на тахте в необжитой холодной комнате, ветер и тёмные новостройки вокруг. И при этом абсолютная радость.

А летом, в июле, всегда показывали фильмы «Кортик» и «Бронзовая птица». Особым наслаждением было купить бутылку газировки «Крем-сода» и растягивать её в течение всей серии. И как только фильм заканчивался, сразу бежать куда-то, где ждут товарищи. Индийские фильмы в летних кинотеатрах тоже были острым наслаждением. Не все. «Зита и Гита» мне не нравился, но вот «Месть и закон»!!! Я помню, что больше всего хотел пойти на этот фильм с отцом. Я ему все уши про него прожужжал и вытащил-таки. Помню, отец старался не разочаровать меня, но я чувствовал, что фильм ему не очень понравился. Это меня удивило, я не мог понять, как такой шедевр может не нравиться.
А ещё прекрасно помню, как в Кемерове шли премьерные показы фильма «Пираты XX века». У нас в классе был парень, который посмотрел его раньше нас месяца на два, в Ленинграде. Он все два месяца был в центре внимания, пересказывал фильм, многое изображал и даже разыгрывал диалоги. Из-за сильного ожидания фильм не очень понравился, но на премьерном показе в кинотеатре «Юбилейный» сразу после фильма выступал актёр Петр Вельяминов. Я впервые в жизни видел известного актера в том же самом времени и пространстве, в котором находился сам. Он не был моим любимым артистом, но сам факт его неэкранного присутствия меня сильно возбудил. А ещё он отвечал на вопросы, которые можно было посылать в виде записок. И я взял у кого-то ручку и нацарапал на своем билетике вопрос (билеты были такие длинные, сине-голубые). Я передал билет на сцену и вдруг услышал, как известный киноартист, человек с экрана, вслух читает то, что я написал: «Играли ли вы отрицательные роли?» Не помню, что он ответил, настолько был потрясён самим фактом контакта с иным миром, что слушать уже не мог. Два дня я был в состоянии полного счастья, и до сих пор у меня ощущение, что у нас с Петром Вельяминовым особые отношения. Хотя с тех пор я ни разу его не видел, только однажды готовился к спектаклю в его гримёрной в Питере.

Очень много летних радостей связано с кино, потому что кино летом ощущается как-то иначе, счастливее и беззаботнее, и именно лето предоставляет возможности посмотреть старые, давно не виденные ленты.
Пока есть свободное время, я уселся за крайне необычную работу — абсолютно новую редакцию текста спектакля «ОдноврЕмЕнно». Он будет полностью отличаться и от первоначального текста образца 1999 года, и от того, как я играю этот спектакль сейчас. Текст будет написан не как пьеса, а как монолог-рассуждение, где не будет упоминания о сценических образах. Займусь я этой работой по той причине, что Пётр Ловыгин задумал сделать фотоиллюстрации к этому тексту. В результате его и моей работы должна получиться красивая книжка, наподобие иллюстрированных «Дредноутов». То, что придумал Ловыгин, так мне нравится, что я с удовольствием потрачу время на написание текста.

А еще Петя Ловыгин задумал снять следующее своё видео на материале «Гришковец и «Бигуди»». Макс Сергеев сейчас занимается тем, что переделывает одну известную нашу песню на индийский лад, потому что Ловыгин собирается снимать в стиле любимого индийского кино. Подробностей ещё не знаю. Съёмки пройдут в конце июля. Слушаю песню с начала лета беспрерывно. Особенную радость она доставляет, когда подъезжаешь в летних сумерках к городу, откуда-то возвращаясь. И все вечерние огни, и люди, сидящие под зонтиками в кафе, и автомобили вокруг, и небо над городом — всё превращается в прекрасное печальное видео, которое видишь только ты, слушая эту музыку. И сердце сжимается от острого ощущения жизни, грусти и нежности… и всё-таки лета, которое переваливает в этот момент за середину.

Ваш Гришковец