4 июня.

Здравствуйте!

В Вене я был довольно коротко. День прилёта, точнее, вечер, не считается. Зачем его считать? Вечер был очень ветреный… А если в Вене дует ветер, то от него обязательно болит голова. Венские ветра такие. Я их хорошо запомнил с прошлых визитов и длительных периодов работы.

Поэтому в первый вечер в Вене нужно было быстро адаптироваться, а стало быть съесть венский шницель и выпить белого вина с газированной водой. Это сугубо венское. Ещё можно было съесть штрудель или захер, но настроение было не то… То есть день прилёта, то есть вечер… не считается.

Потом было два дня репетиций, а потом два дня спектаклей. От общения с любой прессой я отказался. С прошлых лет помню, что местные журналисты с удовольствием говорят о чём угодно, только не о театре. Теперешняя же ситуация предполагала непременные вопросы о Путине, Украине и так далее. А я приехал на театральный фестиваль.

Однако, мне довелось несколько раз нарваться на около-политические разговоры.

Я прекрасно помню пресс-конференцию в Цюрихе перед моими гастролями в Ноймарк театре. Тогда шла к концу страшная вторая чеченская кампания. Все вопросы на пресс-конференции были, в основном, о Чечне, о войне и ни одного — о предстоящих спектаклях. Я тогда был совсем неопытен и старался отвечать на те вопросы. Пытался отвечать вдумчиво, сложно, пытаясь растолковать спрашивающим то, что проблема совсем не так однозначна, проста и уж точно не такова, как её видят в Европе. Мои ответы не нравились, они раздражали, и, в итоге, после очередного моего ответа в том духе, что в Чечне всё намного страшнее, запутаннее, чем видится из Цюриха, мне один журналист раздражённо сказал: «И после того, что вы тут нам говорите, вы пытаетесь считать себя европейцем?»

Этот вопрос поверг меня в изумление. Я не ожидал от этих улыбающихся, кивающих и благообразных людей, которых к тому времени я знал очень плохо… не ожидал такой наглости, высокомерия и пренебрежения… Неприкрытого высокомерия!

Думаю, что у меня побелели губы и я ответил: «На этом, полагаю, пресс-конференцию исчерпанной, потому что если задан такой вопрос, то вы меня европейцем не считаете. И смею вас уверить, заданный вопрос говорит о том, что это вы проводите границы, а не я».

Об этом я когда-то писал, но просто вспомнилось.

То, каким образом демонизирована Россия сейчас, сравнивать с тем, как было тогда, нельзя. Во времена Советского Союза я не бывал за границей и уж тем более в капиталистических странах. Я не знаю, как там формировали образ Советского Союза и России. Но уверен, что сейчас нас рисуют и нас видят куда более страшными и мрачными… А так же то, каким образом мы здесь у нас живём.

Я встретил в кулуарах фестиваля довольно много людей той самой всегдашней фестивальной публики, которых давно не видал. Встретил их в той же одежде, в тех же очках, в тех же компаниях. Они не изменились, разве что поседели, или покрасили волосы, или облысели окончательно. В Европе мало что меняется.

Когда они меня видели, они вполне убедительно радовались, отводили меня в сторонку, задавали дежурный вопрос про дела, ответ на который их не интересовал, а потом обязательно интересовались, мол, как я там живу, как я там работаю, неужели мне по-прежнему удаётся что-то делать в страшной и задушенной России. Я говорил, что я вполне хорошо работаю, что у меня недавно вышел спектакль, что с тех пор, пока мы не виделись, у меня родилась ещё одна дочь. Мой ответ они слушали с недоверием, видимо, полагая, что я настолько запуган, что даже в кулуарной беседе не могу позволить себе признаться в своём отчаянном положении.

Одна дама, которую тоже знаю давно, не выслушав меня хоть сколько-нибудь внимательно, предложила мне остаться, и сказала, что сейчас самое благоприятное время, чтобы получить политическое убежище.

Тонкости, сложности и мои переживания, моё трагическое ощущение происходящего в России и с Россией их, разумеется, не интересовали. Никакие тонкости и сложности в вопросе с Россией сейчас не подразумеваются и даже не допускаются. Для моих собеседников про нас было всё ясно, и ответы мои им не понравились, как и тогда журналистам в Цюрихе.

Но такой глупой, грубой и бессмысленной однозначности тогда всё же не было.

И ещё у меня случился неожиданный разговор с одним типичным венцем…

Типичный венский мужчина, лет пятидесяти-шестидесяти, в тёплое время года обычно одет в хороший, чаще всего чёрный, мятый пиджак, светлую, чаще белую, сорочку и хорошие брюки, иногда джинсы. Брюки, давно не помнящие утюга… Обут в отличные, не новые, туфли или ботинки. В руках у такого жителя Вены всегда потёртый, дорогой портфель, а также пара газет и журнальчик, сложенные вдвое. Такой мужчина невысок, но и не низок ростом, с крупной головой, взъерошенными волосами, на носу у него обычно хорошие или очень хорошие очки… Так же чаще всего он тонкорук, тонконог и имеет крепкое округлое пузцо.

Такой венец выглядит независимым, умным, ироничным. Он похож на редактора журнала или на любимого студентами профессора, хотя вполне может быть представителем фирмы, выпускающей моющие средства или продавцом стройматериалов. Такой человек много проводит время в беседах с похожим на него мужчиной в каком-нибудь кафе. Он аппетитно ест, он аппетитно пьёт кофе, он очаровательно курит, он даже читает меню так, что у наблюдающего за ним просыпается аппетит.

Мне всегда такие персонажи казались людьми содержательными, интересными, обладающими глубоким собственным мнением и взглядом.

И вот такой человек поздно вечером совершенно неожиданно обратился ко мне в кафе, после того, как услышал, что я говорю по-русски по телефону. Он попросил разрешения подсесть, я позволил. Попросил разрешения закурить… Кстати, в Вене, несмотря на запрет, курят практически везде. Я позволил ему закурить. И тогда он мне задал вопрос, чем я занимаюсь и что я делаю в Вене. Я ответил. У него поднялись брови, так как быть участником венского фестиваля это в сознании любого венца очень и очень круто.

Но у него определённо не вязался мой вид, причина моего пребывания в Вене и то, что я русский из России. Он выдал мне весь набор самых ожидаемых, типичных и хрестоматийных вопросов. Ответов он не слышал и не слушал. Ему они были, в сущности, не нужны. Однако, после ряда вопросов о Путине, Украине, Крыме он неожиданно задал вопрос, почему и за что мы в России притесняем геев.

Вопрос был для меня неожиданный, и я задумался. А потом задал ему встречный вопрос: «А вы гей?» Реакция его была следующая: он слегка оттолкнулся от пола ногой, его стул со скрежетом подвинулся назад, он вскинул обе руки вверх и сказал: «Что вы, что вы! Нет, нет! Ни в коем случае!»

Тут мне стало так смешно! Я не удержался и стал смеяться в голос. Мне стала видна вся глупость, типичность и несамостоятельность этого столь независимого словоохотливого, хорошо одетого, любящего поесть и выпить и, конечно же, любящего себя венского жителя, который, наверное, каждый день, глядя в зеркало, радуется тому, что он настоящий европеец.

Поверьте, я не рассердился, у меня не было никакого раздражения, мне просто стало смешно.

В субботу лечу в Москву играть спектакли. Потом любимый Ярославль, потом заеду в Плёс, потом спектакль в Иваново. Дальше – Владимир, Рязань, Калуга… Хоть бы с погодой повезло! Хочу, чтобы не было дождливо, но и чтобы очень жарко тоже не было.

Ваш Гришковец.