Здравствуйте!
Вчера, 9 августа 2012 года, умер Пётр Наумович Фоменко. Я узнал об этом из новостей по телевизору. Вчера с этой по истине печальнейшей новости начинались все выпуски новостей. Как была воспринята эта новость страной? Да, наверное, довольно спокойно. Для огромной страны он, как был, так и остался неизвестным героем. Наверняка кто-то, слушая радио в машине, и услышав сообщение о том, что умер некий Фоменко, сделал погромче, подумав, что сообщили о смерти Николая Фоменко, который, конечно же стране известен многократно больше. А потом, когда убеждался, что это вовсе не тот Фоменко, а другой, делал радио потише…
С этим ничего не поделаешь. Люди театра и сугубо театра остаются любимы только теми, кто мог видеть их спектакли в театре. А значит, смерть Петра Наумовича острее всего ощутима в Москве. Ну а за её пределами только теми немногочисленными счастливчиками, кому удалось побывать на спектаклях в его театре. Все, кто принадлежит театру России также восприняли горестную весть, как личную утрату. Но тех, кто делает театр, тоже очень и очень мало. Так что, вчера в России произошло большое горе для совсем немногих людей.
А ещё вчера по радио, по телевидению всё время звучали фразы: закончилась эпоха, с Фоменко ушла эпоха, и тому подобное. Это совершенно неверные фразы. Большая ошибка думать, что со смертью Петра Наумовича закончилась некая эпоха. Та эпоха, которую подразумевали говорящие эти фразы журналисты и театроведы, закончилась давно. Этой эпохи уже давно нет. Один человек не может ни отвечать за эпоху, ни воплощать её. Он был просто последним из той эпохи, которая ушла, и от которой мы теперь не находим следа в нашей сегодняшней театральной жизни и культуре.
Я хотел бы сказать какие-то слова о Фоменко, адресуя их прежде всего тем людям, которые не понимают и не знают, кто вчера умер. Хочу сказать простые слова, поскольку не являюсь глубоким знатоком творчества Петра Наумовича. Я с ним даже ни разу не общался. Случилось три-четыре рукопожатия и десяток-другой любезных слов. Но я всё же посмею сказать о нём, поскольку вчера умер человек удивительной судьбы и огромного значения для культуры последних двадцати лет нашей истории.
Последние двадцать с небольшим лет жизни Петра Фоменко — на мой взгляд, совершенно беспримерный случай жизни в искусстве. Я не знаю подобной судьбы. Я не могу припомнить, чтобы кто-то проживя большую и полную разнообразных событий, но вполне обычную жизнь в театре или кино, или в каком-то другом роде хдожественной деятельности, вдруг достиг предельных вершин и стал тем, по кому мы сегодня скорбим, после шестидесяти. А Фоменко именно после шестидесяти лет создал свой театр, который назвал мастерской своего имени.
Если смотреть на то, что он делал прежде, то что можно сказать? Даже сложно сформулировать… Он делал то, что делали многие. Он делал спектакли, телевизионные фильмы, он ездил по городам, много ставил. Он был одним из многих режиссёров, которые делают свою работу. Он не был Товстоноговым, Эфросом или Васильевым. Его телевизионные работы имели довольно высокий средний уровень. На этом уровне в то время работали многие. У него был свой почерк. Но это не было мощным стилем. В этом не было внятной заявки на то, что перед нами автор неповторимой театральной идеи. Он был просто одним из тех талантливых людей, которых в то время в советском театре работало довольно много.
Если вы посмотрите на фотографии Петра Наумовича периода семидесятых-восьмидесятых годов, то и внешне он был вполне обычным человеком. Можно даже сказать, был неприметным. На этих фотографиях не видно мощи, притягательности, обаяния и даже некой породы, которая появилась в нём позднее. Он как будто чего-то ждал. Он как будто многие годы набирал и впитывал то, что ему удалось с таким блеском излить в последние два десятка лет жизни.
Сколько я помню, разговоров о Фоменко, а помню я эти разговоры уже лет пятнадцать, он всегда болел. Мне всегда говорили, что он плохо себя чувствует. Когда я написал свою первую пьесу, многие рекомендовали показать её именно Петру Наумовичу. Правда, тогда же они говорили, что современных пьес он не ставит, что у него другие интересы и он как бы не сегодняшний человек. Я несколько раз пытался с ним встретиться и показать ему пьесу, но он хворал и встреча не состоялась.
Про него всё время говорили, что он болеет. Но сколько бы я его не видел, а мы с ним часто пересекались на разных международных фестивалях, он всегда выглядел прекрасно. Я бы сказал, он мощно выглядел. Глаза его всегда блестели, а усы, что называется, топорщились. Когда я его увидел в первый раз, я был так удивлён, потому что я раньше его видел только на фотографиях, и довольно давних. Это были фотографии, которые украшают фойе многих театров, в которых он когда-то ставил спектакли. Невыразительные фотографии. А когда я увидел Фоменко воочию, он мне показался красивым, большим, жизнерадостным и очень мощным человеком. Его прежний фотографический образ совершенно не совпал с ним в жизни. Я ожидал увидеть старомодно одетого и довольно немощного старика. Но увидел пожилого человека, полного сил, и одетого современно и как-то не по-здешнему хорошо и гармонично. Он не был элегантен, он просто здорово выглядел.
Когда я первый раз посмотрел спектакль его мастерской, предварительно наслушавшись охов и ахов, разных восторженных возгласов и насмотрелся на экзальтированное заламывание рук по поводу его постановок, по поводу его мастерской, я был очень удивлён. Я не ожидал такой простоты и ясности. Я не ожидал того, что всё будет так просто и по-человечески. Я не ожидал, что человек может с таким вниманием и радостью заниматься мелочами и не ставить перед собой огромных задач, которые можно решить только мучительным напряжением всех душевных сил.
Когда я увидел его спектакль, я понял, что переживаю по поводу плохого самочувствия и постоянных болезней Петра Наумовича Фоменко. Мне стало ясно, что он последний, и больше такого не будет.
Я ощутил тогда Фоменко неким последним представителем изчезающего рода. То есть, род закончился, завершился, но есть ещё один его представитель. Он не может дать потомства, потому что он один. Можно говорить о том, что род и эпоха закончились, и можно желать изо всех сил, чтобы последний отпрыск этого рода и эпохи как можно дольше прожил, как можно больше сделал, и нужно спешить его увидеть, прикоснуться к нему, как можно крепче его запомнить, потому что больше такого не будет НИКОГДА. Но именно встреча с исчезающим и последним, прикосновение к нему, наблюдение его, дают наиболее сильное и трагическое ощущение безвозвратно уходящего. А точнее, уже ушедшего.
Кто-то назвал Фоменко эмигрантом из семидесятых годов. Это очень верное определение. Он и сам называл себя нафталиновым режиссёром. И не лукавл, когда так себя наызвал. В чём же тогда его чудо? В чём его неповторимость? Нафталиновых-то режиссёров хоть отбавляй! В каждом областном центре можно найти парочку, причём, нафталиновых совсем ещё в молодом возрасте.
А чудо Фоменко в том, что он в свои шестьдесят, будучи уже опытным педагогом, опытным режиссёром, вдруг взял и сделал то, что обычно делают молодые — он сделал свою мастерскую и стал работать только с молодыми людьми. Это настолько уникальный поступок, что ему практически нет никакого объяснения, кроме невероятной любви к професии и к жизни.
Только жизнелюбивый человек в зрелом возрасте не теряет веру в то время, в котором живёт и в тех молодых людей, которые считают и ощущают это время своей собственностью. Как много мы видим совершенно обратных примеров! Примеров, когда опытные и в свои молодые и зрелые годы люди, создавшие много прекрасных и жизнерадостных произведений, к своим пожилому возрасту утрачивают способность любить то время, в котором живут, Родину, а вместе и ними и своих молодых современников. Как много мы видим злобных, язвительных, и часто алчных стариков, которые получились из тех, кто когда-то делал прекрасные фильмы, делал любимые спектакли.
Самое главное в своей жизни Фоменко сделал в свои последние двадцать лет. И это уже само по себе удивительно. А ещё удивительнее то, что он смог быть интересен и притягателен для тех молодых людей, которым посчастливиось стать его учениками. Это прежде всего те актёры, которых он учил, а проще говоря, актёрами сделал. Те несколько поколений актёров, которые прошли через мастерскую Фоменко, имеют особенное значение для теперешнего русского театра и кино. Они все особенные. В них во всех присутствует редчайшее качество: они несут ответственность за свою мастерскую и за имя свого учителя.
Мне довелось работать в кино с учениками Фоменко. Они разного дарования люди. Конечно же, они все настоящие профессионалы, но обладают разным уровнем таланта. Однако всех их отличает редкое нынче свойство, особенно в актёрской среде: приличное поведение. Они какие-то очень приличные и воспитанные люди. С ними здорово работать: они любят работу, профессию и тех, с кем работают. В них, как бы это наивно сейчас не звучало, видна приверженность к творчеству и благородное отношение к искусству. И их ответственность и профессионализм исходит именно из этих их свойств.
Осиротел театр, созданный Петром Наумовичем. Он осиротел непоправимо. Никто не сможет сохранить то самое, что вынес из эпохи своей юности и молодости сам Пётр Наумович. В его мастерской ещё долго будут идти поставленные им спектакли, и воспитанных им актёров ещё долго можно будет ощущать молодыми. Но новых не будет. И никто не сможет так, как Фоменко, быть последним осколком чего-то исчезнувшего безвозвратно. Те же, кому посчастливилось и довелось быть его учениками, быть его актёрами, всегда будут нести на себе печать и знак прикосновения своего учителя. Они останутся неким братством, некими хранителями, и им вряд ли суждено дождаться того режиссёра, с которым они будут так же счастливы, как со своим мастером.
А актёры и ученики Фоменко в его спектаклях всегда красивые. Все! Я видел, как во Франции зрители дожидались после спектакля, чтобы посмотреть на актрис: на сестёр Кутеповых, на Галину Тюнину, на Мадлен Джабраилову… И не узнавали их, когда те выходили на улицу. И актёров тоже не узнавали. Ну разве что Юру Степанова ни с кем невозможно было спутать… Все они на сцене были красивыми, потому что счастливый человек всегда красив. Красив и притягателен! А Пётр Наумович давал своим актёрам такое счастье. Счастье осмысленного и прекрасного профессионального существования.
Чем можно такое объяснить? Как он мог с теми несовеременными пьесами, которые он ставил, быть интересен своим молодым актёрам? Как он находил для них те подробности и неповторимые детали их ролей, которые делали его актёров на сцене уникальными и счастливыми? Как ему удалось сделать в столь пожилом возрасте такой молодой и живой театр? Как ему удалось сделать те истории, которые он ставил на сцене ещё проще и яснее, чем они были написаны? А всё объясняется одним. Любовью!!! Любовью к театру, к Родине, к людям и прежде всего любовью к жизни. Любовь — это единственное объяснение. Других не найти. Да и не надо!
Через его руки прошло много учеников, которые стали режиссёрами. Многие из них известны. Кто-то руководит театрами. В них есть и благородство и несуетность. И в них в каждом есть качество, которое содержит всякая частица мозаичного панно. Но даже если собрать всех вместе тех режиссёров, которые были учениками Фоменко, того многогранного, многоцветного и непостижимо жизнерадостно лёгкого целого, каким был сам Фоменко, не получится.
Каждый взял что-то, а он унёс с собой всё.
Мне не приходилось играть на сцене в спектаклях по чьим-то пьесам и в постановках режиссёров. Мне даже предложений таких никогда не делали. Но мечтать же я об этом могу! Вот я и мечтал до вчерашнего дня. Я понимал, что эта мечта несбыточная. Но мечтать я об этом мог. Я мечтал сыграть в спектакле Петра Наумовича Фоменко с его актёрами. Почему я мечтал об этом? Потому что я тоже хочу быть счастливым. Я хочу быть не одинок. Я хочу прикоснуться к прекрасному, Я хотел прикоснуться к безвозвратно уходящему. Теперь об этом мечтать невозможно. Он умер. А наличие самой-самой несбыточной мечты гораздо лучше, чем её отсутствие.
Театр прекрасен и ужасен одним и тем же своим свойством. Театр нужно и можно только видеть в театре. Никакие видеозаписи не дадут того, что можно получить на живом спектакле. Я не видел ни одного спектакля Эфроса и для меня он не более, чем имя в истории театра, практически такое же, как имя Мейерхольда или Станиславского. Я не видел главных спектаклей Анатолия Васильева. И для меня Анатолия Васильева не существует.
Какое-то время ещё можно будет посмотреть спектакли, поставленные Петром Наумовичем Фоменко. Они будут идти прекрасно, я не сомневаюсь. Но осиротевшие актёры уже не будут столь жизнерадостны. И осиротевшие спектакли будут ощущаться зрителями, как некие птицы, которым не долететь до берега. А когда исчезнут эти спектакли, исчезнет и растворится тот театр, который сделал Пётр Наумович. Такова суть театра. С этим ничего не поделаешь.
Ещё долго его актёры будут нести на себе то неповторимое, что они получили от своего учителя. Но новых не будет…
Он умер. Неизбежное случилось.
Ваш Гришковец.