Здравствуйте!
(продолжение)
В тот день у меня был выходной в театре. А также я не запланировал никаких встреч и перед самим собой не брал никаких обязательств что-то написать или прочесть. Я отправился на ужин с Лори с лёгким сердцем и ожидая чего-то особенного.
Ресторанчик, в который она меня пригласила, оказался совсем небольшим. В нём сильно пахло специями, народу было немного, интерьер мне показался совсем небогатым, но Лори там были рады. И худенький, маленький, совсем чёрненький индус, который открывал дверь, искренне радовался, и толстый индийский дядька в строгом костюме, но с кудрявой бородой и в тюрбане, видимо, управляющий или администратор, тоже ей обрадовался. Он раскланялся, закачал головой из стороны в сторону и оскалил большие белые зубы. Официанты были ей рады. Всё ей там было радо!
Когда мы вошли в ресторан, Лори скинула с плеч тонкий шерстяной платок, который был на них наброшен, и закутала им руки. Её руки часто дрожали. Она этого очень стеснялась. Я не разбираюсь, но, видимо, у неё была болезнь Паркинсона. Иногда у неё заметно подрагивала голова. Однако, когда она выпивала, подрагивание и дрожание пропадали. Руки она спрятала в платок, видимо, для того, чтобы скрыть дрожь.
Так мы и подошли к столику, за которым сидела дама, на вид младше Лори, однако, в, очевидном тёмно-русом парике и с чем-то меховым, наброшенном на плечи. Дама быстро оглядела меня и поднялась навстречу Лори для радостных объятий. Она оказалась чуть выше моей домохозяйки, тоже с абсолютно прямой спиной, широкими плечами, тоже с большим бюстом, но, в отличие от Лори, она была с формами и в остальных местах.
Мне уделили совсем немного внимания. Две подруги зацепились языками, и я был уже практически не нужен. Судя по отдельным фразам и по упоминанию России, Сибири, театра и имени Юджин, Лори всё рассказала обо мне своей подруге, которая представилась Джейн. Та периодически восхищенно переспрашивала: «Оу! Риали?!» – и посматривала на меня. Говорили они так быстро, что я ничего не мог разобрать. Они сразу же заказали себе выпить: Джейн попросила джин-тоник, а Лори – виски. Я попросил пива. На что Лори сморщилась и подмигнув, сказала: «Надеюсь, пиво ты будешь пить без молока?», — и видимо сразу же рассказала Джейн про то, как я пью чай, потому что, дослушав её Джейн засмеялась, посматривая на меня, да и Лори тоже.
Обе дамы заказали себе что-то, даже не заглянув в меню. А для меня это меню было китайской грамотой. Я заказал себе какую-то курицу, потому что слово «чикен» было мне понятно. Только «чикенов» там было много, в разных вариантах. Я ткнул пальцем наугад. Лори поинтересовалась моим выбором, одобрила его, многозначительно кивнув и выпятив нижнюю губу.
Это уже потом Лори рассказала мне, что когда-то с Джейн они, будучи детьми дипломатов, и в ещё дошкольном возрасте стали ходить в одну балетную школу в Вене, где служили их отцы. Она рассказала, с каким трудом они покидали нацистскую Вену и возвращались в Лондон. Дом её отца когда-то находился в районе Челси. Но по той причине, что она родилась в Австрии и всё раннее детство и даже начальную школу прожила не в Лондоне, у неё всегда был и до сих пор остался специфический выговор. А в Челси, сказал она, этого всегда не терпели.
— Это сейчас в Челси селятся все, у кого есть деньги, — сказала она. – Они могут и вовсе не говорить по-английски. Это уже никого не беспокоит и не раздражает. А раньше от тебя там воротили нос, если ты говорил не так, как исконный житель этого прекрасного района, чёрт бы его побрал! Куда катится старая Англия, будь она не ладна?!…
С Джейн Лори дружила всю жизнь. По возвращении в Лондон они продолжили занятие балетом. Но у Лори случилась серьёзная травма колена и балет она покинула, хотя долго продолжала учить маленьких детей азам этого сложнейшего из искусств. Джейн, закончив свою балетную карьеру уехала в Суррей, где продолжала преподавать балет в хорошей школе по сей день. Лори сказала, что у Джейн было много романов, которые ни к чему, кроме разбитого её сердца не привели. Детей у Джейн не случилось и поэтому несмотря ни на что, Джейн, по словам Лори, всю жизнь ей завидовала, потому что у Лори случилось два дочери от двух разных браков.
Та курица, которую я заказал, была настолько острой и имела столь специфический и резкий вкус, что если бы не маленькие тонкие лепёшки, которые к ней подали, я не смог бы с ней справиться. Во рту всё горело, меня бросило в пот, и сколько бы я ни пил пива, потушить пожар во рту не удавалось. А Лори только хитро щурилась и улыбалась, глядя, как я, не показывая вида, что во рту всё так и горит, беспрерывно вытираю пот со лба. А подруги практически не притронулись к тому, что им принесли. Они разговаривали, курили и пили. Им было очень весело. А я через какое-то время заскучал. И в тот момент, когда я чуть было не зевнул, Лори вдруг сказала:
— Зачем мы здесь сидим? Пойдёмте, перейдём в паб, а то наш мужчина того и гляди уснёт. Что, Юджин, нет в Сибири индийской еды? Наверное, эти нежные люди не смогли бы выжить в твоих краях, — сказала она и жестом обвела официантов и управляющего.
И действительно, я с трудом представил себе этих людей, а главное такую еду в родном Кемерово или в Киселёвске, Ленинске-Кузнецком, Яшкино или на железнодорожной станции Тайга.
В пабе, который был совсем недалеко, обе подруги взгромоздились на барные табуреты возле стойки и тут же заказали выпивку. Лори ткнула пальцем в соседний от неё табурет, предлагая мне сесть рядом. Я сел, получил своё пиво, а две подруги продолжили выпивать и разговаривать. Мне стало грустно и как-то обидно за свой первый лондонский выходной и за то, что я ожидал чего-то особенного, а ничем особенным даже и не пахло. Так мы просидели довольно долго. Бывшие балерины прилично поддали и выкурили непонятное количество сигарет. Лори опять шутила, Джейн и толстый, лысый, очень веснушчатый бармен хохотали до слёз, а я сидел и потягивал невкусный, водянистый английский эль. Я почувствовал себя чужим в этом огромном, непостижимом городе, чужим для этих двух подруг, у которых за плечами долгая и совсем далёкая от меня, малопонятная, жизнь, чужим для этого пива и для той еды, которую приготовили своими руками люди из далёкой и неведомой страны.
В конце концов, Лори вызвала кэб, рассчиталась за выпивку, не позволив мне даже прикоснуться к своим деньгам. Подруги долго выходили из паба, прощаясь с барменом, потом долго о чём-то говорили возле кэба, как бы прощаясь, а потом уселись в него вдвоём и позвали меня присоединиться. Они продолжали разговаривать всю дорогу до того места, куда мы завезли Джейн, после этого Лори вместе с Джейн вышла из машины и они опять долго говорили и смеялись. В конце концов они обнялись и расстались. Лори буквально плюхнулась на заднее сидение, запрокинула голову и выдохнула так, как выдыхают после тяжёлой и напряжённой работы. Потом она долгим взглядом посмотрела на меня и сказала:
— Извини, Юджин. Я всё понимаю. Спасибо за терпение.
Какое-то время мы ехали молча. Я уже стал узнавать знакомые места. И вдруг Лори сказал что-то кэбмену, тот кивнул и повернул налево в узкую улочку.
— Знаешь, Юджин,- сказала Лори, — я хочу показать тебе кое-что, что тебе понравится. Я думаю, что этим тебе этот вечер и запомнится. Полагаю, что такого ты, кроме Лондона, нигде в Европе не увидишь.
Через несколько минут мы подъехали к маленькой площади, а точнее, к небольшому скверу, вокруг которого было круговое движение. Кольцо.
Я несколько раз днём и вечером проходил через этот скверик. Он находился немного в стороне от моего излюбленного маршрута от театра «домой». Посреди сквера стоял вагончик без колёс, очень похожий на наши строительные бытовки, которые можно увидеть на городских стройплощадках в любой части нашей большой страны. Только этот вагончик был очень аккуратный. Покрашен он был светло-серой краской. С одного торца у него в стене было маленькое квадратное окошко, под которым на земле стоял деревянный ящик, видимо из-под фруктов. А с боковой стороны посередине была дверь с двумя ступеньками под ней. На вагончике нигде ничего не было написано. Из крыши у него торчала чёрная труба. Окошко и двери днём и вечером были заперты и вагончик явно пустовал.
Когда мы подъехали к этому скверу с Лори, было уже совсем темно, но сквер был освещён фонарями. На прилегающих улицах и вдоль всего кольца вокруг сквера стояло много кэбов разных фирм и компаний. Двери и окошко вагончика были открыты, из трубы шёл дым. В машинах или возле машин на бордюрах и в скверике на раскладных стульчиках сидело много, много индусов, в тюрбанах и без. Какие-то стояли, курили и разговаривали, какие-то сидели, читали газеты, некоторые просто сидели молча. Но все что-то пили из чашек, из которых поднимался парок. Наша машина притормозила и Лори почему-то, перейдя на шёпот, сказала:
— Здесь они пьют чай. Такого чая ты нигде больше, кроме Индии, не выпьешь. Я там не была, но мне кажется, что и там такого не будет.
Из открытой двери вагончика вырывался тёплый свет, в проёме я увидел двух маленьких, чёрненьких индусов в светлых одеждах, с закатанными выше локтя рукавами. Они трудились у большого котла, который сильно парил и пар вылетал наружу. Один помешивал что-то в котле большим половником. Когда кто-то подходил к окошку, он зачерпывал из котла порцию и наливал в протянутую чашку.
— Пойдём, — сказала Лори. – Они меня знают, так что удастся попробовать. Хотя, здесь пьют чай только водители, и только из Индии и Пакистана.
Мы вышли из машины, прошли несколько шагов, и Лори попросила меня подождать. В сквере и вокруг было так тихо… Все говорили каким-то общим шёпотом. Было ясно, что здесь люди отдыхают. Здесь шуметь или даже быстро двигаться – неправильно. У всех собравшихся были какие-то спокойные и от этого осмысленные и почти величественные лица. Лори заглянула в дверь вагончика, ей радостно закивали, она что-то сказала и, не подходя к окошку, через мгновения, получила в руки две дымящихся чашки. С ними она вернулась ко мне. Я взял горячую чашку двумя руками, вдохнул пар и почувствовал запах имбиря… В чашке была совсем белая жидкость, показавшаяся мне густой.
Первый же глоток произвёл на меня сильное впечатление. Я не ожидал, что чай может быть такого вкуса. Он был сладким, тягучим, пряным, острым и мягким одновременно. В этом вкусе было что-то древнее, настраивающее на спокойное и умиротворённое восприятие мира, и бодрящее-пробуждающее одновременно.
— Ну как? — спросила Лори.
— Удивительно, — ответил я.
— Это правильная оценка, — сказала она и усмехнулась. – Допивай и возьми мой. Я знаю, что это вкусно, но я не люблю чай. Сейчас вернёмся домой и я выпью немного хереса. Допивай, допивай, Юджин. Неудобно здесь долго оставаться. Сейчас это их место.
Лори точно испытывала какие-то особые чувства к индусам. В первый же день моего проживания у неё, она мне сказала, что консьержу непременно надо давать десять-двадцать пенни, когда он открывает мне дверь. Неважно, пришёл я или ухожу. А консьерж всегда опережал меня, всегда мне улыбался и, казалось, совершенно искренне был рад гораздо больше, когда я возвращался, чем когда я уходил.
Мы вернулись домой притихшие. Все мои ощущения одиночества и потерянности в этом городе тут же улетучились. Этих усталых таксистов и этот чай я не ощущал чужими, а совсем даже наоборот. Дома Лори принесла к дивану початую бутылку хереса, налила понемногу, мы чокнулись без каких-либо слов, выпили, Лори достала сигарету, поразмыслила и положила её обратно в пачку.
— Спасибо, Юджин. Мы с Джейн встречаемся редко. И если бы не ты, мы бы так не веселились. Обязательно поругались бы. Ты уж завтра постарайся сыграть хорошо. «Дэйли телеграф» это, конечно, замечательно, но Джейн угодить гораздо сложнее. Я хочу, чтобы у неё не было шансов ни для одного упрёка. Постарайся. Мне это важно. А теперь – спать. Тебе нужно выспаться, — сказала она, но увидела, что я продолжаю сидеть. – Я сказала, надо спать, молодой человек! Спокойной ночи. У вас завтра очень ответственный день. К вам завтра на спектакль идёт старая, одинокая, сумасшедшая Джейн. Моя подруга, которую я очень люблю. Юджин, иди в постель, а я ещё посижу, — сказала она и достала сигарету. Я безоговорочно исполнил её приказ.
Окончание завтра.
Ваш Гришковец.