Здравствуйте!
Вот, узнал о том, что в конце июля умер мой старинный приятель и товарищ по некогда самодеятельному театру Андрей Гарсиа. Умер он, как и жил, в городе Перми. И поскольку я только узнал о его смерти, значит и умер он для меня сейчас. Андрей был старше меня на три года. Для меня это большое событие, и смерть его в столь молодом возрасте символична. Уходят последние художники и поэты конца восьмидесятых и начала девяностых. Уходят те, кто совсем не нашёл себя в сегодняшнем пространстве и времени. Те, кто не смог мимикрировать и не нашёл для этого никакого смысла. И получается, что Андрей ещё долго прожил…
Андрей лично и то, что он делал, повлияло на меня так сильно, что трудно проанализировать. С уверенностью могу сказать, что если бы мы с ним не повстречались, не познакомились, очень многое в моих спектаклях, особенно музыкальная их составляющая, были бы иными, а моего альянса с группой «Бигуди», наверное, не случилось бы.
Увидел я Андрея, а точнее, его театр в городе Свердловске в 1990 году на фестивале, на который сам впервые выехал со своим театром «Ложа», со своим первым, совершенно бессловесным спектаклем «Мы плывём». А Андрей показывал тогда свой спектакль «Митиюки или книга странствий» по какому-то японскому эпосу или по какой-то очень древней японской пьесе. Спектакль был удивительным. Это был спектакль даже не одного, а двух коллективов – театра «Отражение» пермского университета и Андрюшиной группы «Пагода». Но режиссёром спектакля и автором музыки был Андрей. Спектакль меня совершенно потряс и произвёл настолько сильное впечатление, что мне немедленно захотелось сделать что-то подобное.
Мне сначала подумалось, что некто Андрей Гарсиа, указанный в программке, скорее всего какой-то иностранец из каких-то иных, удивительных стран человек, потому что человек из Перми не мог сделать того, что я увидел и услышал. Оказалось — нет. Андрей из что ни на есть Перми. И фамилия у него настоящая, подлинная, не псевдоним. Просто, как мне сказали, отца Андрея ещё ребёнком эвакуировали в СССР из Испании, спасая от фашистов.
Тот спектакль начинался фразой: «Я, да будет вам известно, Фукакуса, смиренный житель столицы». Этой фразой начинается некая японская новелла, которую читает герой моего рассказа «Ангина», который я написал прошлой зимой. Вот какое сильное впечатление на меня произвёл этот удивительный, непонятный и почти таинственный спектакль…
Во время того фестиваля мы подружились коллективами. Андрей и группа «Пагода» сыграли концерт в один из вечеров, чем окончательно меня добили. Да, они готовы были играть в любом месте и сколь угодно долго. Что они играли? Трудно сказать! Их причисляли к направлению нью эйдж. Но нью эйдж было что-то вялое, полуэтническое, часто заумное, длинное, главное – ужасно скучное. «Пагода» же играла что-то фантастическое. Она играла музыку несуществующих народов с несуществующих островов. Берусь утверждать, что так у нас в стране не играл никто. В их музыке не было ничего от претензий и зауми обчитавшихся Блаватской бледнолицых мракобесов. В них не было многозначительности и бессмысленной таинственности фанатов всего индийского или псевдо просветления рерихнутых сектантов. В них не было намёка на какие-то особые, мистические знания и потаённые витиеватые смыслы, для познания которых нужно было несколько лет читать мантры. Они просто были пермскими ребятами, которые умели фантазировать и не претендовали на звание профессиональных музыкантов. Виолончель, цимбалы, перкуссия, флейты, гитара, контрабас и голоса!!! И этого было достаточно, чтобы в Перми создать ощущение того, что музыка эта рождается не на берегах Камы, а на берегу неведомого моря.
Андрей был, конечно, выдающимся музыкантом, при этом, инструменталистом не был вовсе. Вряд ли он мог бы поучаствовать наравне в джем сейшне с какими-нибудь виртуозами. Но он мог извлечь нужный только ему звук из чего угодно. В наборе инструментов, на которых он играл, были разные флейты и что называется дудки, несколько раз битая и много раз клееная окарина, привезенная им неведомо откуда, из которой он извлекал такие печальные звуки, какие не были задуманы теми, кто делал этот инструмент. На стареньком армянском дудуке он выводил какие-то совершенно африканские мелодии. Даже труба от пылесоса служила ему то духовым, то ударным инструментом. А как он играл на гитаре…
Нет ничего скучнее, чем исполнение чего-то типа фламенко нашими исполнителями. Наши исполнители испанской народной музыки чаще всего очень аккуратные и занудливые люди, которые садятся на специальный стульчик, ставят ногу на специальную подставочку, протирают специальной тряпочкой блестящую гитару, а потом демонстрируют скорость перемещения пальцев по грифу. Эта скорость впечатляет, но слушать их академическое исполнение невозможно. Андрей играл совершенно не так. Разумеется, от него как от хоть и пермского, но испанца часто просили исполнить что-нибудь испанское. И он исполнял. Он исполнял это смело, и именно так, как надо. Когда ему не хватало элементарной техники и той самой скорости пальцев он мог просто отбить какой-то ритм по корпусу гитары, или так темпераментно ударить по струнам, что в этом было больше Испании, чем во всей многолетней деятельности музыкального эксцентрика Дидюли (который изо всех сил кожилится, чтобы изобразить хоть что-то похожее на темперамент). Андрей быстро входил в музыкальный раж, завывал, пританцовывал, вращал ничего не видящими глазами, и уходил в музыку полностью, увлекая за собой всех мало-мальски чувствительных слушателей.
Я несколько раз организовывал приезд Андрея и его группы в Кемерово к себе в театр. Это были потрясающие концерты! Я ужасно удивлялся тому, что Андрей и его группа почти совсем не концертирует, у них нет гастролей, а редкие выезды на фестивали не приводят к ошеломительному успеху. А ещё больше я удивлялся тому, что ни Андрею, ни группе ничего этого, казалось, было не нужно. Этот волшебный человек, заставляющий любой предмет звучать, а группа «Пагода», состоящая, в основном, из совсем непрофессиональных музыкантов, под его руководством могла создавать удивительную полифоническую музыкальную картину, удовольствовался недорогой водкой и совсем не хитрой закуской. Бытовые вопросы его не интересовали. Сколько я помню Андрея, быта у него как такового и не было. Хотя восхищение ему было необходимо. Но восхищение то, которое было, оно же было и достаточно. Если бы видели, какими глазами на него смотрели женщины, когда он пел…
Я сердился на него, пытался подсказывать, что и как нужно организовать в работе коллектива, чтобы и коллектив сохранить, и работать эффективнее. Но от таких разговоров ему моментально становилось скучно, он начинал блуждать взглядом по сторонам и лучше предлагал выпить. А я в то время не пил даже пива.
Как же мне хотелось, чтобы в моём театре тоже была музыка. Я заставлял всех своих актёров освоить хоть какой-то инструмент. Если кто-то хотя бы один год ходил в музыкальную школу и знал хотя бы несколько кнопок на баяне, он уже должен был на эти кнопки нажать. Я придавал огромное значение музыкальной составляющей спектаклей после знакомства с Андреем и «Пагодой». В результате спектакль «Осада» вышел без фонограммы и с живой музыкой. В основу той музыки легли народные болгарские и турецкие песни. Конечно же это было под огромным влиянием Андрея. До сих пор в МХТ имени Чехова, где идёт спектакль «Осада» вы можете услышать дальние-дальние отголоски «Пагоды».
Исключительно из знакомства с Андреем я приобрёл мечту когда-нибудь самому что-то исполнить под музыку. И эта мечта самым причудливым образом воплотилась в моём альянсе с группой «Бигуди»…
Андрей был чудесным. Он был просто чудо!!! Маленький, с часто дрожащими руками, дрожащим сипловатым голосом, странными движениями, он был весь какой-то сильно нездешний. Я повстречал его последний раз чуть больше двух лет назад на лестнице за кулисами театра. Мы до этого долго не видались и тут встретились. Он мне впервые показался каким-то уж очень будничным. Он был буднично одет, буднично подстрижен, разговаривал буднично, рассказал про то, что работает в этом театре. В нём совсем не было блеска… прежнего блеска. Я даже тогда не понял, стал он смотреть мой спектакль или не стал. Хотя мои реалистические тексты и истории ему вряд ли были любопытны. Он записал мне на бумажке телефон. Когда я попытался ему перезвонить, выяснилось, что телефон он записал неправильно. В номере не хватало одной цифры. И именно это напомнило мне прежнего Андрея (улыбка).
А вот теперь я узнал, что он умер. У меня есть предположение, почему и по каким причинам он ушёл так рано. Но я не хочу их высказывать. По этим причинам ушло так много поэтов и музыкантов, которые вдыхали воздух конца восьмидесятых и начала девяностых, а выдыхали чистые звуки. Те самые, нежные и при этом бескомпромиссные, собственно, потому что не знали, как пойти на компромисс… От них почти никого не осталось. Я говорю о тех, для кого не важно было, где играть концерты — на кухне, в ДК или на стадионе, для которых любое место было мастерской, любая поверхность – холстом, и любое пространство – выставочным залом, для кого любая пьяная затея была перформансом и практически любое застолье – инсталляцией… Я таким никогда не был. Я всё время чё-то трудился. И часто сердился на таких художников, музыкантов, поэтов. Уж больно легко у них всё получалось. Чересчур сильно их любили и заботились о них те женщины, которых они делали несчастными. Как-то они могли вовсе жить без денег, прописок, трудовых книжек и прочих социальных признаков. А вот теперь их практически не осталось. Андрей прожил дольше многих. Горюю по тому времени, которое во многом освещено именно им. Тоскую по лёгкости и романтике, которая от него исходила.
Он не смог измениться и даже понять того времени, которое пришло. В каждом городе наверняка были такие свои яркие вспышки…
Ваш Гришковец.