Ближайшие показы и билеты.

Не люблю бесстрашных.

     Не имеющих страха боюсь.

     А такие есть. 

     Есть те, кто не боится ничего. 

     Не хочу их знать!

     Те же, кого я знаю и люблю

     Все чего-то боятся. 

     И я боюсь…

     Я боюсь за них.

     Они боятся за меня. 

     Я боюсь за друзей, когда они далеко.

     Боюсь за них, когда они летят в самолёте.

     Боюсь землетрясений, цунами, автокатастроф…

     Боюсь болезней,

     Особенно, когда болеют любимые люди.

     Боюсь за бедную мою Родину.

     Боюсь за своих детей,

     Боюсь не суметь защитить их и уберечь от всего-всего.

     Я многого боюсь.

     Я даже боюсь темноты.

     Но это нормально.

     Я не стыжусь в этом признаться.

     Пусть стыдится тот, кто не боится. 

     Тот, кто ничего не боится…

     У него отсутствует что-то очень важное.

     Тот, кто не боится темноты…

     У него просто нет воображения.

Написано в 2013 году.

Это интервью состоялось 15 февраля. Тогда мне было 54 года. Сегодня мне 55. И я чувствую, что постарел на век. Постарел сердцем. Постарел от горя. Глядя на себя довоенного, я вижу, как был наивен и самоуверен. 

Теперь же я понимаю, что случилась такая беда, какой я не переживал, не представлял себе и мне такое даже не снилось. То, что я говорил тогда, давным давно, до 24 февраля, я теперь бы не сказал. Даже прежняя интонация теперь невозможна. 

Я постарел от того, что горюю… Горюю, видя и слыша с какой ненавистью, с какими искажёнными лицами произносится имя моей любимой Родины. Горюю от того, что большинство моих соотечественников беспечно верят в то, что всё идёт по плану, план есть и он направлен на достижение справедливости. Горюю от того, что множество близких мне людей и коллег покидают Родину подгоняемые страхом, убеждениями и невозможностью оставаться в стране, которую они не могут считать своей. Горюю от того, что их считают предателями. Горюю от того, что русские солдаты проявляют, как говорит президент и командование, мужество и героизм на территории Украины, где люди называют их оккупантами, захватчиками, убийцами… Мне жалко солдат, которые там, потому что солдаты и верны присяге. Мне жалко тех солдат, которые верные присяге защищают от русских солдат свою родину. Я горюю и молюсь за всех мирных людей, которые перестали быть мирными 24 февраля, то есть давным давно. Молюсь за детей Харькова, Чернигова, Киева и других несчастных украинских городов…

Всем тем, кто сейчас наблюдает крушение своего бизнеса, потерю денег, переживают жизненный крах, боится за себя и за детей своих, пытается что-то успеть купить за обесценивающиеся деньги… Всем говорю я: “Это всё только неудобства по сравнению с тем,что происходит с жителями Харькова”. 

Это составляющие моего горя. Я говорю про себя. И горюю от того, что не могу, не решаюсь, не имею свободы сказать, так как хочу. И даже не из-за страха за себя и свою работу, а из-за понимания, что это приведёт к разрыву не только дружеских, но и родственных и даже семейных уз и отношений…

А ещё горюю от беспомощности, невозможности найти точные слова, горюю от непонимания что правильно и что нет, от отсутствия того, что я лично мог бы назвать правдой…

Когда-то я написал: В России признание в том,что боишься высказаться часто считается смелостью… Потому что когда признаёшься в том,что не решаешься высказаться — становится понятно что ты хотел сказать. 

Господи! Как же давно было 15 февраля! Как прекрасно мы жили тогда! Как весело нам было во время этого интервью.