Как я съел собаку

Меня очень порадовало, как вышла книга «Рубашка» в Германии, Австрии и Швейцарии. Переводчица Беата Рауш трудилась над переводом гораздо дольше, чем я писал роман, она задавала мне множество вопросов. Их число и уровень вселяли в меня уверенность, что перевод будет весьма точным. Это очень интересная работа, отвечать на вопросы переводчиков. Открываются дополнительные смыслы. И даже обнаруживаются неточности в собственном тексте. Книга у швейцарских издателей получилась красивая, в твёрдом переплёте и даже с суперобложкой. Напечатана на отличной, стильной, слегка желтоватой бумаге. А ещё книга пахнет – хорошо сделанной книгой. Прессы по этому поводу во всех трёх странах очень много, и она превосходная. Дома ни одну мою книжку так не принимали. А главное, хорошие продажи… Любезные швейцарские издатели подарили мне белоснежную рубашку, которую специально заказали для меня в ателье, и на ней вышита большая буква «Ж». Они узнавали, как по-русски пишется эта заглавная буква моего имени.

Да, вспомнил, какие курьёзы перевода были в Париже. Мне очень понравилось, как Арно (французский переводчик) перевёл некоторые фразы. Например, в «Дредноутах» есть фраза: «Но дредноуты были самыми дорогими, большими и интересными мужскими штуковинами…» Знаете, как он перевёл слово «штуковины» в этом контексте?.. «Аксессуар»! Прекрасно, правда! А знаете, как звучит по-французски слово «общежитие» (в спектакле «Как я съел собаку» я говорю про офицерское общежитие, где над маленьким холодным умывальником бреется лейтенант)? Так вот, общежитие – это у них «фойе». Парус по-французски – «вуаль». Я когда это услышал, остановил спектакль и спросил: «А как же будет по-французски „вуаль“?» Оказывается, тоже «вуаль». Прямо как у Булгакова с котом по-украински.

И ещё Арно во время спектакля запнулся и долго не мог перевести слово «авитаминоз». Он даже не понял его значение. Мне пришлось ему растолковывать прямо во время действия про состояние человека, когда ему не хватает витаминов. Он перевёл это довольно мучительно и очень длинной фразой. А на следующий день пришёл понурый. Он выяснил, что «авитаминоз» – французское слово (в чём я лично не сомневался), но Арно его просто не знал.

Самое забавное, что все переводчики сначала с большим трудом пытаются найти некие эквиваленты проскальзывающему в «Как я съел собаку» намёку на мат, потом неохотно это произносят, но очень скоро входят во вкус. И проговаривают свои бранные слова с каким-то азартом, громче и больше, чем надо. А Штефан Шмидтке в этом просто виртуоз.

Какая удивительная погода сегодня стояла в Москве! Как прекрасна была столица нашей родины! Она и вправду была златоглавая – это такая редкость! И многие люди красиво одеты, потому что самая элегантная одежда, на мой вкус, это лёгкие демисезонные пальто, твидовые пиджаки и плащи. Нам в нашем климате так мало удаётся это поносить. Всё как-то холодно, холодно, потом дожди, дожди, а потом бабах! – и все уже в шортах. А вот сегодня было красиво. И довольно много дам в шляпках – на Тверской.

В этом смысле сильно завидую американцам. Правда, я бывал там совсем немного, но зато фильмов видел много. Как часто в американских фильмах бывает поздняя осень или ранняя весна, и видно, что не тепло, но при этом солнечно и красиво. Это моя самая любимая погода. Правда, в такую погоду довольно часто бывает высокое давление, очень высокое, и болит голова (улыбка).
Завтра похоронят великого Муслима Магомаева. «Урожайным» оказался этот високосный год, а он ещё не закончился. Шестьдесят семь лет, всего ничего. Очень, очень жаль. Все те, кому сорок с небольшим, жили с ним с самого-самого детства. «Бременские музыканты-2» – это же просто гениально спето. Для меня он всегда был нашим Элвисом. Не знаю теперь, с каким ощущением буду говорить про Элвиса в спектакле «ОдноврЕмЕнно» и изображать песню под магомаевский «Луч солнца золотого».

Помню очень сильное и абсолютно трагическое ощущение исполнения спектакля «Как я съел собаку» после того, как умерла бабушка. Мне повезло, у меня долго были бабушки. Одна умерла четыре года назад, другая – два года назад. В спектакле «Как я съел собаку» много говорится про бабушку. Конечно, там это некая условная бабушка, и я писал этот текст так, чтобы каждый мог вспомнить свою. Но для меня-то она была совершенно конкретная, живая и любимая. И мне было весело и легко говорить слово «бабушка» со сцены, когда обе были живы. И я сам был совсем юным до тех пор, пока у меня была возможность кого-то так называть, к кому-то обращаться «бабушка». А потом их не стало. И я не могу уже себя ощущать в какие-то моменты таким молодым.
Умер Муслим Магомаев. Когда такие, как он, уходят, остро ощущается безвозвратность ушедшей юности. С ними, собственно, уходит и юность. Позади, всё дальше и дальше, остаётся двадцатый век. Но, думаю, наш Элвис и Элвис Пресли сейчас где-то вместе. Они заслужили, чтобы им там было хорошо.

Некоторое время отсутствовал: были переезды, да ещё во время последнего спектакля подвернул ногу. Зрители ничего не заметили, да и я почти ничего не почувствовал. Так… неловко поставил ногу. Нога подвернулась, я ощутил короткую, как выстрел, боль, и спектакль пошёл дальше. А наутро нога уже болела… Бывает такое движение, когда раздается внутренний хруст, и жизненный опыт подсказывает, что на ближайшие пару-тройку недель ты обеспечен болью, ограничением в движении, медицинскими процедурами и прочими досадными обстоятельствами (улыбка).

В 2002 году я участвовал в фестивале, и у меня были гастроли во Франции в Нанси. Я жил в небольшой, приятной гостинице в центре. Возле гостиницы был магазинчик, где продавались всякие красивые и абсолютно ненужные вещи. В частности, разнообразные трости. Мне понравилась одна деревянная изящная трость, покрытая бирюзовым лаком. Я даже зашёл в магазин, попросил её с витрины и долго вертел в руках. Но подумал, что покупать трость – чистый понт, и мне это точно не нужно. И потом каждое утро и каждый вечер, уходя из гостиницы и в неё возвращаясь, я видел эту трость в витрине магазинчика и каждый раз боролся с желанием её купить.
Мне тогда нужно было сыграть восемь спектаклей. Я играл «Как я съел собаку». Французы приготовили мне в качестве декораций не бутафорские канаты, которые должны лежать во время спектакля на сцене, а настоящие, пеньковые, с настоящего корабля. Пеньковые канаты твёрдые, как камень, и неприятные на ощупь, как наждачная бумага. А поскольку спектакль я играю босиком, я изрядно оббил об эти канаты пятки. Но во время исполнения седьмого спектакля, в эпизоде, в котором я изображаю бас-гитару, случилась неприятность. В этом эпизоде мой герой падает, как бы сражённый вражеской пулей (улыбка). Существует определённая техника сценического падения. И вот я технично упал и, падая, угодил коленом, под самую чашечку, на этот пеньковый, твёрдый как камень канат. Боль была адская, искры из глаз летели. Я не знал в этот момент, что повредил сумку коленного сустава, просто крепко зажмурился от боли – и первая моя мысль была про бирюзовую трость. И эта мысль звучала так: «Куплю!!! Вот теперь точно куплю».

Трость действительно пришлось купить и долго с ней ходить. Трость не столько помогает передвигаться, сколько диктует осторожное поведение при ходьбе и сигнализирует окружающим, что с тобой надо быть поделикатнее. Теперь мне пришлось её снова достать и снова с ней ходить. Она по-прежнему очень мне нравится и потому несколько примиряет с неудобствами от травмы (улыбка).