Как же глубоко, в какой бездонной и недосягаемой нашей глубине коренится и кроется провинциальное наше почтение, восхищение и даже поклонение перед иноземным и европейским. Как сильны при всей нашей самоуверенности и разухабистости наши сомнения в самих себе. И как ловко этим пользуются те самые пресловутые европейцы, которые эти наши поклонение и неуверенность разглядели и поняли! Как бессовестно и с удовольствием играют на наших этих струнах всякие проходимцы и разные жулики, пользуясь нашей влюбчивостью и какой-то странной нашей неуклюжей деликатностью.
В каждом областном центре или республиканской столице по всей огромной нашей державе обязательно найдётся хотя бы одно заведение — ресторан, кафе, про который непременно скажут: «А у нас есть в городе заведение, где шеф-повар из Италии», — и этого будет вполне достаточно, чтобы означенный ресторан или кафе числились в городе самым модным и самым дорогим местом общественного питания.
Из какого города Италии тот самый шеф-повар, итальянец ли он, и давно ли он из Италии приехал, был ли он вообще хоть раз в Италии – этого никто не знает, потому что никто об этом не спрашивал. Из Италии – и шабаш. Следующим по степени модности идут заведения, где шеф-повар из Москвы… Из какого ресторана Москвы, из какого округа или района – это тоже не важно. Главное, что из столицы… Но повара из Италии, конечно, гораздо выше котируются, чем любой, якобы, московский повар.
Когда я приезжаю в очередной уездный город и меня, конечно же, опасаясь моей иногородней капризности, зовут в некое итальянское заведение, я уже категорически отказываюсь. Я не хочу в очередную «Венецию», «Наполи», «Портофино» или «Сан-Ремо». Я видеть уже не могу нарисованные на стенах подобных заведений фрески с куполами, Колизеем или гондолами. Я не хочу читать написанное под копирку меню. При этом, как правило, такие заведения тоскливо полупустые и в них всегда звучит один и тот же набор итальянских шлягеров семидесятых годов.
Но больше всего я боюсь, что в силу того что я не ежедневный и значимый посетитель, ко мне выбежит итальянский шеф-повар. Не хочу видеть этого молодого или не очень молодого, но обязательно очаровательного человека с густой или очень редкой, но обязательно набриолиненной шевелюрой… Толстого или худого, но обязательно улыбчивого, с блестящими и даже искрящимися глазами, в безупречном фартуке и невероятно подвижными руками. Я не хочу видеть его страшную радость по поводу моего прихода, слышать его уверенное обещание, что сегодня он приготовит для нас что-то своё фирменное, и у него есть для этого немного особых приправ, которые он привёз с собой, и сыр, и даже масло, которое дала ему в дорогу его матушка.
При этом, его пальцы и руки будут выделывать такие удивительные кружева, что индийским танцорам и балеринам Большого театра не снились. Я не хочу, как дурак, улыбаться при этом, понимая, что уже целиком и полностью попал под обаяние этого ужасно симпатичного человека, и не хочу делать восхищённое лицо, причмокивать губами и благодарить его за ту дрянь, которую он мне, в итоге, приготовит.
А я заранее знаю, что он приготовит дрянь. Но я уже не смогу из-за своей той самой провинциальности, той самой влюбчивости, глубинного восхищения перед европейским и из-за своей нелепой деликатности сказать ему, что готовить он не умеет, и вряд ли его мама одобрила бы то, что он даёт есть людям, пусть даже в России.
Я не хочу всего этого, потому что знаю, что так оно и будет и, при этом, я же знаю, что он знает, что он приготовил дрянь, что сам готовить не умеет, что, скорее всего, в своей родной Италии он, в лучшем случае, работал в кафе при автомойке, а то и мыл машины на той автомойке и только видел, как мама что-то готовит на кухне. Однако, какими-то судьбами его занесло в Россию, где он понял, что готовить не обязательно, достаточно быть просто очаровательным и очень итальянским.
Однажды в Греции после того, как мы пару недель ели в отличных тавернах вкуснейшую греческую еду, приготовленную простыми людьми и поданную нам на обыкновенной посуде на стол без скатерти или со скатертью одноразовой, бумажной, вдруг захотелось чего-нибудь покучерявее. Захотелось в какое-то заведение, куда лучше пойти в белой рубашке.
И такое заведение нашлось. Оно было итальянское. Гордо называлось ни таверна, ни кафе, ни пиццерия, а ресторан. Да и название ещё по сравнению с греческими, которые, как правило, называются просто именем хозяина, Янис-таверна, Димитрис-таверна, Наколас или Спирос-таверна. А тут был аж ресторан, да ещё с названием Tavola Calda. В заведении висели люстры, столы были накрыты тяжёлыми, белыми скатертями и сервированы. Меню перед входом сообщало о ценах, которые вдвое больше, чем в любой самой-самой лучшей греческой таверне. Вот туда и захотелось.
В этом заведении работало два очаровательных подвижных и очень громких итальянца. Один — на кухне, другой — в зале. Один готовил, другой делал всё остальное, очень быстро и весело.
Мы пришли с детьми, нарядные… Тот кто работал в зале нас радостно принял, усадил, улыбался, шутил, размахивал руками. Мы выбрали домашние равиоли с домашним сыром для детей, для них же пиццу Маргарита, а сами заказали ризотто с трюфелем и просеко. Цены на всё были вполне столичными (имеется в виду столица нашей Родины, а не греческая столица).
Когда наш итальянец принимал заказ, он так обрадовался и выдал огромное количество жестов, уверяющих нас в том, что мы сделали прекрасный выбор, что мы отличаемся безупречным вкусом, что мы замечательные люди, и что нас ждёт неописуемое гастрономическое счастье. На этом всё хорошее в этом ресторане для нас закончилось.
Радость жизни в том ресторане закончилась тогда, когда тот самый симпатичнейший парень предложил мне вино. Он сказал о том, что это вино из их подвалов, что это исключительное вино, и что мне страшно повезло, что оно у них есть. После чего он принёс бутылку более чем ординарного греческого вина, которое продавалось в любом супермаркете не дороже 6 Евро.
Однако, надо отдать ему должное, что нёс он эту бутылку, как живое существо, как что-то невероятно ценное, редкостное и дорогое его сердцу. Мне стоило огромных душевных усилий выбраться из-под его обаяния, отвергнуть предложенное вино и выбрать другое. Моему выбору он обрадовался так, что сплясал небольшой танец. Однако, сомнение и подозрения уже затеплились.
В итоге, пицца Маргарита была твёрдой и с такими загнутыми краями, что напоминала крышку для сковородки. Равиоли оказались маленькими и магазинными, но залиты были сверху таким количеством купленного в том же супермаркете дешёвого сыра для чизбургеров, что дети не смогли сквозь него пробиться. Ризотто было очень похоже, а точнее, фактически являлось рисовой кашей с каплей самого недорогого трюфельного масла в середине. Просеко, видимо, повар выпил в процессе приготовления.
Рис был настолько разварен, что пресловутое ризотто было похоже на клейстер. Есть это мы не решились. Мы позвали официанта и попросили пригласить повара… Через мгновение с кухни выбежал высокий, красивый, с набриолиненными волосами, смуглый, шикарный итальянец, у которого на лице была и любезная улыбка, и страшное горе одновременно. Он сразу же спросил про ризотто на ломаном английском: Ту кукт? (Мол, переварено?) Я сказал – да, он заломил руки в отчаянии, сказал, что они не внесут это в счёт и, увидев, что от пиццы был не без труда отломан только небольшой кусок, а сын борется с тягучим сыром, предпочёл убежать поскорее от нашего стола на кухню, где в это время скрывался и второй…
Через несколько мгновений они оба выскочили из кухни, с сияющими лицами, принесли нам за стол две рюмки лимончелло, а детям вручили какие-то заранее заготовленные на такой случай дешёвые игрушки в том числе флакон с жидкостью для мыльных пузырей и кучу всяких цветных пластмассовых украшений для коктейлей. Было видно, что этот трюк у них прекрасно отработан.
Ужин был абсолютно испорчен, то вино, которое я выбрал, тоже оказалось дрянью. Дети практически ничего не съели, мы не съели совсем ничего…
Но тем не менее счёт же я оплатил. Пусть без ризотто, но с пиццей и равиолями. А когда мы уходили, они оба нас провожали, раскланиваясь и осыпая нас любезностями. Я же вместо того, чтобы сказать им что они жулики и подонки, которых нельзя допускать к еде и людям, что ноги нашей здесь больше никогда не будет, и что мы всем и каждому скажем о том, что их заведение нужно обходить за версту… Я вместо этого улыбался, кивал и разводил руками, как бы желая сказать, мол, с кем не бывает. В этот момент я был противен сам себе, но ничего не мог поделать со своей провинциальностью и не в силах совладать с сокрушительным обаянием этих прохиндеев.
И вот недавно мой приятель, когда я был в Москве, приятель искушённый и знающий московские гастрономические новинки и вообще умеющий поесть, предложил мне сходить в ресторан, в котором он ещё не был, но который открыл выдающийся итальянский шеф-повар Карло Кракко. Он открыл его и уехал. Однако, является бренд-шефом данного заведения. Шеф-поваром же остался молодой повар Эммануэле Поллини.
Я конечно же обрадовался и согласился. В Италии я бывал мало. Всего несколько раз. Давно. И, признаться, не знаю этой чудесной страны. Итальянскую еду мне есть доводилось. Часто, как вы уже поняли, плохую. Но когда доводилось поесть хорошей, это было так прекрасно, что и лучше ничего нельзя желать.
Приятель меня позвал в ресторан Ovo (что переводится, как “яйцо”). Ресторан этот находится в Лотто-отеле в Лотто-плазе на углу Садового кольца и Нового Арбата. Я никак не ожидал и не мог ожидать в таком месте в Москве того, что я встречусь с тем же самым, что подстерегает нас под итальянскими вывесками в провинции и глухомани… Но только тут это было со столичным размахом.
В интерьере Ovo нет фресок и типичных картин с итальянскими пейзажами, однако интерьер этого заведения описывать не буду, потому что я его не понял. Очаровательные и любезнейшие хостес, очень быстрые и предупредительные взрослые официанты, вполне вышколенные и натренированные опытом работы в других предыдущих заведениях их карьеры. Винная карта большая, которая сразу изумила тем, что среди вин не дешёвых, дорогих и весьма дорогих оказалась бутылка Домен де ла Романе-Конти 2011 года за 2 миллиона 25 тысяч рублей. Почему не 2 миллиона 30 тысяч, почему не 65 и не 58 тысяч – пусть останется загадкой.
Меню в этом ресторане небольшое и очень солидное. Мы его почитали и решили заказать сэт от шефа из трёх блюд и десерта. Официант принял заказ и вскоре к нам пришёл сам Эммануэле…
В белоснежном и хрустящем, как арктические снега, халате явился стройный, с безупречной осанкой, весь холёный, набриолиненный и очень красивый итальянец, рядом с которым мы с приятелем выглядели, как завсегдатаи привокзального ресторана или, как те, кому улыбнулось счастье выиграть в каком-то телешоу романтический ужин в ресторане, о котором они прежде и мечтать не могли.
Эммануэле руками не размахивал, он одарил нас величественной улыбкой и двумя-тремя скупыми и выразительными жестами показал, что он понял то, что нам надо, и всё будет сделано не просто великолепно, а выдающимся образом. Удалился он ещё более величественно, чем пришёл.
Первая подача холодных закусок была подана вскоре и оказалась чем-то довольно красивым и абсолютно безвкусным. Но как он нам это преподнёс! Он явился с этой подачей сам, как являлись боги античным героям. Мы выразили всю свою благодарность, какую только могли. Но отведав переглянулись и вернулись с небес на второй этаж гостиницы Лотто в холодную и пасмурную Москву.
Про второе блюдо говорить не хочу, но после него мы уже не улыбались. Мы молча смотрели на этого красивого итальянского прохвоста, который нам сообщал о том, что нас ждёт в третьей подаче. Мы смотрели на него сурово, холодно и недобро. Третью подачу нам принёс официант. Маэстро к нам больше не вышел.
Однако, своим десертом он сообщил нам всё, что он о нас думает. Моему приятелю досталось тирамиссу, но помещённое в блестящий шар из жжёной карамели. Этот шар был бы очень похож на новогоднюю ёлочную игрушку, если бы не был исполнен в виде задницы. Мне принесли шоколадный мусс, уложенный на тарелку в виде фаллоса с другими анатомическими подробностями. Видимо, гордый Эммануэле не привык к невосхищённым взглядам.
Хорошо, что он к нам не вышел, а то вышел бы и мы вновь увидели бы его красоту, осанку, блестящие волосы, каких у нас отродясь не бывало, точёные руки, белые зубы, искрящийся взгляд… Опять бы мы почти извиняясь за то, что нам не понравилось, по-улыбались бы, да и ушли, ругая себя за провинциальность.
А так мы вполне искренне и любезно попрощались с очаровательными хостес, которые ни в чём не виноваты, и удалились, кроя между собой всех этих итальянских жуликов и прохиндеев самыми последними русскими словами.
Но счёт-то мы оплатили. И чаевые оставили. Максимум на что нас хватило – только на суровые взгляды. А что эти взгляды итальянцам? Даже не слону дробина. Тьфу и растереть.
Как во времена Пушкина ездили всякие французские безграмотные проходимцы в Россию учить детей грамоте и диктовать моду на всё подряд, так и продолжается.
А мы, несмотря на то, что многое видели, многое пробовали, много чего знаем, и даже многое умеючи, всё равно позволяем этим шарлатанам делать то, что они делают, обманывать нас и разрешаем себя презирать. Причём, позволяем всё это им прямо у себя, можно сказать, дома.
Противно, тошно и стыдно. Но коренится это глубоко в неведомых, потаённых глубинах русского человека. Я с этим в себе справиться не могу. Зато все эти Эммануэле, Джузеппе и разные Витторио прекрасно этим пользуются, ни чуточки не стесняясь, а даже наоборот. Сволочи!