Здравствуйте!
Сегодня ночью вернулся домой. Не был дома больше месяца. А это уже такой срок, когда замечаешь, как изменились дети…
Улетал – ещё все деревья были зелёно-золотые, в садах краснели яблоки, было тепло и радостно. А теперь всё опустело, голые деревья, тоненькие ветки чернеют, и лежат в садах у нерадивых хозяев гнилые, раскисшие яблоки. Грустно. И даже хочется снега. Особенно детям.
За этот месяц я побывал в столь разных местах, что впечатления похожи на кучу цветных лоскутков, из которых очень хочется сшить полотно, но непонятно, как сложить эти лоскутки, как собрать эту мозаику во что-то цельное.
Очень хотел начать по свежим следам что-то писать о поездке в Пекин, о презентации книги и о многочасовых беседах с моим переводчиком Фу Пиньси, но понимаю, что с наскока этого сделать не могу. Впечатления и воспоминания столь объёмны и, как бы это сказать, округлы, что не знаю, как к ним подступиться и превратить эти впечатления и воспоминания в литературу. Не понимаю, потому что прикоснулся к чему-то огромному, бездонному и во многом таинственному… Китай всё-таки непостижимо велик…
Помню, задал Пиньси один вопрос, на который получил чудесный ответ.
Привёл он меня в знаменитый и главный пекинский ресторан, в котором можно съесть самую-самую настоящую пекинскую утку… А ресторан так и называется «Пекинская утка»…
Я никогда не видел ресторанов, в которых есть зал ожидания, и свою очередь ты получаешь, как в большом отделении большого банка в виде бумажки с номерком. Потом нужно сидеть в том самом зале ожидания и внимательно слушать вызов твоего номера. Номер называют по-китайски. Поэтому без своего Пиньси и без знания китайского туда ходить бессмысленно. Или же надо стоять у вызывающих на виду со своим номерком.
Утку по-пекински я, конечно же, едал. Случалось в Москве или во Владивостоке. Мне нравилось. Но в этом ресторане она была такая, какая надо, и самая правильная. Я, разумеется, не знал, какая она должна быть правильная. Но в Пекине в главной «Пекинской утке» всё так убедительно и доведено до абсолютного совершенства, что можно не сомневаться: именно такой, какую там её подают, она и должна быть.
Та утка, которую нам подали, была с сертификатом. Нам дали маленькую карточку, на которой было написано где эта утка вылупилась из яйца, была выращена, и откуда нам её доставили. А ещё был индивидуальный номер этой утки, как на двигателе автомобиля или на дорогих часах. Правда, номер был непонятно сколькизначный. Я таких цифр и не видывал. Но серьёзностью утки проникся.
Утку прямо при нас разделывал мастер. Разделывал мастерски и с большим уважением к птице. Должен сказать, что съедается утка без остатка. Точнее, подали нам на стол только утиную грудку и мясо с ножек. Остальное унесли и вернули в виде супа. Если б мы не захотели этот суп, то нам отдали бы оставшиеся кости и прочее, с тем, чтобы мы могли самостоятельно сварить то, что хотим, уже дома.
Но я не об этом… Сам по себе процесс приготовления утки особым образом в особых печах и при особых температурах, само выращивание и вскармливание этой утки, а также сам процесс её поедания – это очень и очень сложносочинённый процесс. В нашей кухонной культуре нет ничего хоть сколько-нибудь похожего. Я укладывал в тоненькие пресные, сухие блинчики тонко нарезанные кусочки утки, смазывал всё это соусом, подкладывал в нужном количестве резанный огурец и лук, заворачивал, как мне показывали… Причём, делал-то я это руками, а Пиньси – палочками… Я умею есть палочками, но, думаю что китайцы могут при помощи палочек вдеть нитку в иголку. Я спросил Пиньси с какого возраста он начал есть палочками. Он совершенно спокойно сказал, что к двум годам уже умел…
Так вот… Мне очень нравилось то, что я делал за столом руками, а ещё больше мне нравилось есть… Пекинская утка – это так вкусно, что… Я ничего не могу сказать…
Меня просто очень поразила сложносочинённость этого блюда. Вот я и спросил Пиньси: «Я не понимаю! Скажи мне, пожалуйста, ну как это всё можно было от утиного яйца продумать до того, как мы это употребляем за столом? Я представить себе этого не могу». На что Пиньси мне очень спокойно ответил, слегка пожав плечами: «Пять тысяч лет».
Такой был простой ответ и всё стало понятно.
Вот… Это я попытался рассказывать о пекинской утке и понимаю, что ухожу в дебри… и тянет говорить о китайской еде, которая на самом деле такова, что те китайские рестораны, которые есть у нас решительно никакого представления не дают о том, что едят на самом деле китайцы у себя. Скажу только что после возвращения из Пекина дней пять я ощущал острую потребность или, как говорят, про наркоманов, «ломку» от того что попросту хотел обычной пекинской лапши.
После Пекина Москва показалась маленькой, но при этом витиеватой, запутанной, эклектичной, неухоженной, неудобной, холодной, но зато понятной.
Короче говоря, хочу я подумать и неспешно написать о Пекине. Написать о тех людях, с которыми познакомился, а также о тех, с которыми не познакомился, но они купили мою книгу, а стало быть, познакомились со мной…
В конце концов я побывал и на Великой китайской стене. Да ещё так удачно на неё попал, что в том месте, где обычно всегда движутся толпы посетителей не было вообще никого. То есть, мне удалось увидеть Великую китайскую стену без людей вовсе…
Ох, и не просто мне будет собрать свои впечатления о Китае… К тому же, сейчас все мои мысли и вся та часть меня, которая осуществляет творчество, направлена только на новый спектакль. Я думаю сейчас только о том, что скажу и покажу зрителям 1 марта следующего года. То есть через три месяца. Я думаю о новом своём спектакле «Шёпот сердца».
А ещё надо как-то умудриться отдохнуть, снова ощутить себя человеком, у которого есть дом и дети, нужно успокоиться… А на это у меня есть всего-то ничего. Уже 3-го декабря утром полечу играть спектакли. Предстоит мне Норильск, в котором я не был очень-очень давно, и Рига предстоит, в которой я давным-давно не играл. Предстоит Белгород, в котором, думаю, что по нелепой ошибке запрещали к постановке мою пьесу. А также предстоит Таллинн, в котором играл я только однажды, да и то в маленьком полупустом зале 13 с половиной лет назад. Покину дом снова почти на месяц.
Но впереди у меня ещё целых пять дней и шесть ночей дома.
Ваш Гришковец.