2 декабря.

Здравствуйте!
Вот и наступила зима. Яблоко, мною описанное, провисело ещё ночь и утро, а потом ветер сорвал его. Оно упало и разбилось. На другой яблоньке висит ещё одно, но висит на нижних ветках, и не так гордо. Забор прикрывает его уже не от осенних, а от зимних порывов ветра.
Озеро возле дома стало такого цвета, что даже если смотреть только на воду, даже при ярком солнце, и не видеть голых деревьев вокруг… Всё равно видно, что вода холодная. Никаких иллюзий. Утки плавают по нему как-то чуть-чуть втянув шею… Чуть было не сказал в плечи… Ну в общем как-то втянув голову и нахохлившись. Мужики с удочками по берегам тоже сидят как-то скукожившись и нахохлившись. Между собой, как в тёплые деньки, не переговариваются. Сидят молча. Только пускают маленькие облачка табачного дыма, которые быстро уносит холодный ветер.

Вчера Маша из детского сада принесла два помятых листа бумаги. На них красным фломастером было нарисовано что-то отдалённо напоминающее либо птицу, либо человека. Но точно с глазами и ртом. На обоих листах были похожие рисунки. Обычно, она радостно демонстрирует свои художества, а в этот раз принесла и просто положила, где положила. Я не сразу и заметил. А когда заметил, решил у неё узнать, кого это она нарисовала. Взял рисунки и пошёл к ней. Спросил, мол, кого это она изобразила. А она, увидев листы в моих руках, очень оживилась и стала что-то объяснять, мол, это «туба, туба» (с ударением на А). Я не понял, а она тогда стала говорить, «это туба, чтобы смотеть» (то есть, труба, чтобы смотреть). Я ничего не мог понять. Тогда она сказала, видя моё непонимание: «Ну это две тубы… Бинокль».
После этого она выхватила у меня листы, свернула их в трубочки, приставила к глазам и уставилась на меня.
То есть, рисунки были не важны. Это были просто те листы, из которых можно было сделать подзорные трубы или бинокль, точнее, не можно было сделать, а именно эти и только эти листы бумаги и БЫЛИ подзорными трубами или биноклем. Я ей предложил скрутить такую же трубу из другого листа. Но это не сработало, это не годилось. То есть, она принесла домой ни рисунки, ни листочки, а оптический прибор. Она попросила положить эти листы отдельно. Так они и лежат. Настоящий же бинокль, который я ей также предложил, не доставил ей никакой радости, потому что её бинокль на какое-то время определённо лучше.

Сегодня прилетела на несколько дней Аня Матисон. Продолжаем работать над пьесой. Жаль, что работаем с такими большими перерывами, но половина пьесы уже видна. Ничего больше не скажу, кроме того, что может получиться. Есть шанс.

В четверг полечу на гастроли. Это будет длинный выезд. В числе тех городов, которые намечены, есть два новых. То есть, два города, в которых и никогда не играл. Это Чита и Благовещенск.
Господи! Сколько же раз уже планировалась поездка в Читу и каждый раз по каким-то таинственным, непонятным причинам эта поездка отменялась. То изменялось расписание авиарейсов, то исчезали организаторы, то одно, то другое. Включить Читу в тур по Восточной Сибири было сложно, потому что, скажем, от Иркутска туда попробуй ещё добраться. Поездом очень долго, на машине не реально, а самолёты… Непонятное расписание. Или попросту отсутствие сообщения.
Но, наконец-то это должно состояться. Мало есть городов, в которые я так стремился попасть и всё что-то мешало. Из Читы полечу в Благовещенск. Если в Чите я не был никак, никаким образом и никогда, то в Благовещенске был однажды в аэропорту. Это был 1988 год. Я летел Советская Гавань-Хабаровск-Благовещенск-Новосибирск. Это был самый волнующий и самый долгожданный перелёт в моей жизни. Я возвращался со службы домой.
Со своей базы из посёлка Западный до аэродрома я ехал на автобусе, который беспрерывно останавливался чуть ли не у каждого домишки по просьбе каких-то старушенций, которые в этих домишках жили. Он полз долго-долго, я страшно боялся опоздать. Я не помню, чтобы я когда-нибудь так боялся опоздать.
Когда маленький самолёт громко гудя пропеллерами взлетел у грунтовой полосы Совгаванского аэродрома, поднялось столько пыли, сколько поднимает трактор, ползущий по просёлку. Моё сердце замирало. Я так никогда не боялся лететь, потому что впереди была жизнь, о которой я все три года каждый день, каждый миг только и думал, которой жаждал, которую вожделел.
В Хабаровске между рейсами было три часа. Я поехал в город и сходил в городскую баню. До Благовещенска летел большим самолётом и уснул.
В Благовещенске аэропортик помню хорошо. Людей было немного, очень звонкими были каменные полы, и каблуки военного патруля звенели на этом полу особенно сильно. Я выходил несколько раз на воздух, но стояла такая жара, и так сильно кусали комары, что я возвращался в аэропорт и всё смотрел на часы, уже изнемогая от нетерпения снова сесть в самолёт, долететь до Новосибирска, от которого ещё нужно было до дома ехать часа четыре автобусом. Меня дважды за те полтора часа, которые я провёл в Благовещенске, проверил патруль. Сначала один патруль, потом другой, пришедший на смену первому. Проверили так, от нечего делать. Женщина с мальчиком, которому нравилась моя морская форма, подошли и угостили пирогом. Пирог оказался с квашеной капустой. То есть, съел я его с трудом… Вот и все мои воспоминания о Благовещенске. С тех пор прошло двадцать пять с половиной лет.
Ваш Гришковец.