Здравствуйте!
Меня много раз просили высказаться о мате в современной литературе, в сегодняшнем театре и кино. Теперь я решил это сделать. Все упомянутые мною процессы в моём высказывании мною пережиты лично. Многому я был свидетелем и во многом участвовал сам.
Ваш Гришковец.
Мат есть мат
Можно с уверенностью утверждать, что последние четверть века происходит сознательно-бессознательная героизация мата в нашей культуре. И вот уже несколько лет, как эта героизация приобрела практически системный характер, поскольку в этом процессе приняло активное участие Министерство культуры России. Самым сильным действием по приданию мату именно героического ореола стал так называемый «Закон о мате». Закон этот насколько своевременен, настолько же и глуп, поскольку не продуман, очень груб и имеет все шансы произвести обратный эффект.
Нормативные акты по использованию мата в культурном пространстве, как то: кино, театре, концертных площадках — то есть на территории массового получения некоего культурного продукта — необходимы, и давно. Они необходимы не как перечень рекомендованных мер или советов, а как вполне внятные и обязательные к исполнению инструкции и правила, подобные правилам уличного движения, которые призваны это движение сделать безопасным, нехаотичным…
Но не запрещать само движение, исключив возможности опасного самоволия и преступных действий.
Новый же «Закон о мате» просто запрещает всякое использование мата в перечисленной мною культурной деятельности. Этот закон и прост, и бессмысленен. Он в своём существующем виде вреден культуре. Нужен другой! Он необходим.
И в этом смысле мы не можем и не должны оглядываться или опираться на некий международный опыт или практику подобных правил и законов.
Не должны не потому, что мы такие особенные, а потому что наш мат очень особенный, и его место в нашей культуре не имеет аналогов в других культурах. Я имею в виду не уникальность семантических (смысловых), фонетических и прочих возможностей русского мата. Я не собираюсь героизировать и восхвалять его. Я имею в виду ту огромную дистанцию исторически-культурного опыта которая сложилась между нормативной лексикой, лексикой общественно допустимой, литературно-художественной лексикой, профессиональной лексикой и матом. Эта дистанция, как я уже сказал, огромна. Эта не та дистанция, которая существует в языковых средах и культурах основных европейских языков. Весь набор грубых слов и их сочетаний, например в англоязычном мире, значительно ближе к нормативному языку, имеет давнюю практику всестороннего употребления и давно не содержит в себе внятных социально-культурных признаков. В смысле, активно и давно «факающей» английский и американский кинематограф, театр, песенная поэзия, эстрадный юмор и даже литература уже дело вполне привычное и никого не то чтобы не шокирующее, но и не удивляющее. А наследный принц крови, наследник Британской короны допускающий всё те же «факи» прилюдно в современном обществе не вызывает осуждения.
Я не берусь утверждать, что ругательные возможности английского, французского, немецкого и других языков беднее, чем возможности мата. Нет! Просто сами немногочисленные слова, составляющие арсенал нашего мата, неизмеримо более весомы-тяжелы, а самое главное, до сих пор табуированы.
Эти слова до недавних пор находились за закрытой для культурно-художественного пространства дверью. Они были заперты и для открытого социально-общественного употребления.
В обществе мат был недопустим к использованию в присутственных местах и, конечно же, при детях. Употребление мата на улице, в транспорте и так далее встречало осуждение, отпор и даже наказание. «Материться как сапожник» — никогда не было достоинством.
МАТ ЗАНИМАЛ И ЗАНИМАЕТ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ И СОЗНАНИИ ТАКОЕ МЕСТО, КАКОГО ПОПРОСТУ НЕТ В ДРУГИХ КУЛЬТУРАХ.
Уметь материться было не только и не столько умением выражаться, высказываться матом многосложно и витиевато, но прежде всего было пониманием уместности и необходимости такого выражения. Условно говоря, общественное употребление мата даже в пьяном виде было признаком грубости, невоспитанности, глупости и неумения себя вести, а стало быть и материться.
Активное использование мата было прерогативой закрытых и чаще всего мужских сообществ, таких, как военные подразделения, корабельные экипажи, рабочие коллективы с подавляющим мужским или только мужским составом: шахтёрские, металлургические, строительные и прочие. В таких коллективах уже ценились умение строить фразы и словообразовательные таланты. Вынос же мата за пределы этих закрытых сообществ был предосудителен. К примеру, жёны многих офицеров, производственных и строительных инженеров, моряков даже и не догадывались о том, какие слова на службе или на работе употребляют их мужья. В свою очередь мат при подчинённых считался признаком дурного тона, панибратства и слабости в руководящей среде.
Мои детство и юность прошли в промышленном городе, который не мог похвастаться значительными культурными достижениями. Моими соседями, родителями одноклассников, людьми, с которыми я ездил в общественном транспорте, оказывался вместе в магазинах и на улицах, были люди, в основном, работавшие на больших и средних промышленных или химических предприятиях. Однако я прекрасно помню, что слышал мат крайне редко, и никогда использование мата не было проходным или незаметным явлением. Мат возмущал и пугал. Он был признаком неадекватного, агрессивного и даже опасного поведения. Проще говоря, сибирские мужики «как сапожники», где попало при женщинах и детях не матерились. А те, кому были безразличны общественные устои, правила и порядки опасались прилюдно материться. Опасались за свою физиономию.
Потом мат выплеснулся на улицы и во все виды социальной среды. Начали материться подростки и даже дети.
Я не буду исследовать исторические и прочие причины случившегося. Это отдельная тема. Но мат выплеснулся и это факт.
Некоторое время он числился непечатным языковым явлением. Какое-то время сам факт возможности написать или напечатать на бумаге матерное слово казался дикостью. Сказать – пожалуйста, но напечатать… Однако и это длилось недолго. Очень быстро появилась литература, которая сначала понемногу, пьянея от собственной смелости, а потом всё активнее и активнее стала пестреть матом.
Театр держался чуть дольше. Но сначала, в так называемом андеграунде, в театральных подвалах зазвучал мат. Там он окреп, получил свою публику, заручился поддержкой профессиональных театральных деятелей и хлынул на сцены государственных театров, а также в кинематограф.
В начале этого процесса мат в литературу, театр и на экраны приводили весьма талантливые и смелые представители «новой волны». Они видели необходимость приблизить язык литературы, театра и кино к той жизни, к тому языку, которым говорила улица, город, деревня. Язык литературы, театра и кино, доставшийся художникам «новой волны», ощущался ими как искусственный, оторванный от жизни, ханжеский. Молодые художники не хотели им говорить. Не хотели ещё и потому, что общество заговорило матом чуть раньше.
То есть, мат вырвался из-за закрытой двери и занял запрещённое ему прежде место в социуме и сознании.
Мат тогда ощущался художниками, как необходимая правда. Драматурги, режиссёры совершали внесение мата в художественный язык как осознанный художественный и человеческий поступок. Они часто наталкивались тогда на неприятие мата и его отторжение публикой. Публика же реагировала на мат со сцены или с экрана, как на бытовое хулиганство и неоправданную грубость. Публика не желала понимать культурно-художественных причин появления мата на сцене, экране и в литературном тексте.
Но это романтическое время длилось недолго.
Очень важным моментом для коллективного использования мата в русской художественной среде конце 90-х, моментом историческим, является появление в «новой волне» русской драматургии иностранного примера и модели развития, предложенной и организационно поддержанной современной английской драматургической школой и методом.
Это был метод так называемого «документального театра» или по-английски «Вербатим», привезённый и внедрённый в русскую драматургическую среду лондонским театром «Роял Корт» при поддержке Британского посольства.
Это не было культурной диверсией. О, нет! Я далёк от таких бредовых мыслей. В английском методе «документального театра» было много нового, полезного и попросту интересного молодым нашим драматургам, впоследствии сценаристам, многие из которых сейчас являются заметными фигурами в театре и кино. Но этот метод настаивал на буквальном, документальном перенесении речи разных социальных сред на сцену. То есть, в нашем случае, случае русского языка и мата. Но если для английского языка ничего революционного в этом смысле не случалось, то для русского культурного контекста, безусловно, происходило.
Сами англичане понять этого не могли, потому что не видели, какую пропасть преодолевают слова мата, сказанные в уголовной или другой маргинальной среде, до сцены. Англичане не понимали, что авторитетом своей великой английской театральной культуры оправдывали появление мата в современной русской драматургии в любом неограниченном, а главное, неосмысленном количестве.
Как я уже говорил, дистанция между матом и нормативной лексикой в русском языке непонятна носителям других языков, потому что в языках нет столь закрытой и табуированной лексики.
К тому же, ни в одном из европейских сообществ и государств не происходило такого революционного и быстрого выплеска «ненормативной лексики» на улицы и в общественную жизнь, как это у нас случилось в начале 90-х.
А использование мата избегало даже народное творчество. Фольклор. Были, конечно, и частушки и прибаутки и пословицы с матом. Но это были такие частушки и прибаутки, которые либо передавались, что называется, «на ухо», либо горланились, как говорится «по-пьяне». Городские романсы, «зэковский», «дембельский» фольклоры редко, а то и вовсе не использовали мат, избегали его. Так называемый «шансон» не прибегает к услугам мата до сих пор.
Анекдоты с матом всегда носили статус «неприличных» или «пошлых». Исполнялись такие в «проверенных» компаниях или предварялись словами типа: «а можно я расскажу пошлый анекдот?». Часто эти анекдоты были вполне невинны по содержанию, но статус «пошлого» и «неприличного» им придавало наличие матерных слов или даже одного слова.
Некоторые большие и средние авторы русской литературы отметились тем, что продемонстрировали знание мата. Но это были всё либо юношеские шалости мастеров, либо что-то сочинённое не для публикации и массового ознакомления.
Открытое использование мата в литературно-художественном русском пространстве стало возможным и осуществилось в 90-е годы с первыми ростками в конце 80-х. Раньше остальных мат в художественных текстах стали использовать литераторы, покинувшие Россию и работавшие за границей, то есть, в окружении иной языковой среды. Сам этот факт сообщал мату флёр романтики и диссиденткой смелости.
К началу нулевых использование мата в театре, кино и литературе превратилось в сознании многих авторов, а также зрителей-читателей в почти норму. Мат стал хорошо продаваемым товаром. Он прочно укоренился в интернете. Мат стал признаком смелости, свободы и даже мужественности. (Мат в интернете и влияние интернета на освобождение мата — это отдельная, огромная тема, требующая серьёзного изучения и анализа).
Важным историческим событием, обозначившим легализацию мата на театральной сцене России, был отказ руководства Московского Академического театра имени Чехова МХАТа от статуса Академического театра и превращение МХАТа в МХТ.
Руководству театра необходимо было это сделать, чтобы обеспечить выход на сцену этого театра современных пьес, изобилующих не только остро-социальным содержанием, но и матом. Ни социально-документальная тематика, ни шокирующие сцены, а именно мат, как таковой, не мог найти место под академической крышей.
В данный момент я не говорю о художественных достоинствах тех пьес и спектаклей. В их числе были весьма талантливые, значительные и знаковые для своего времени постановки. («Пластилин» Василия Сигарева, «Изображая жертву» братьев Пресняковых в постановках Кирилла Серебренникова.) Я говорю исключительно о мате, как о языковом явлении и феномене, который появился на важнейшей сцене русского театра.
Так или иначе, мат занял прочные позиции во всех сферах не только жизни, но и культуры. Он приобрёл своих мощных представителей, пропагандистов и сторонников.
Мат воцарился там, где никогда прежде в русской культуре не был и не должен был оказаться по своей сути. Он занял не свойственное себе место. Он стал легко употребляем сиюминутно и в любой среде.
И произошло удивительное! Мат именно по причине утраты своего историко-культурного закрытого и табуировано места утратил и свою сущностную силу, а также значение. Он потерял свой вес. Он из мощной и тёмной силы превратился в языковой мусор и бессмысленную грязь.
Полагаю важнейшей культурной задачей искусства и общества вернуть мат на его исконное место в русском языке, сознании и культуре, тем самым обозначив его феномен, значение и силу, как особого языкового оружия, возможного к применению только в особых социальных условиях и по особым причинам.
Могу себе представить усмешку или даже ехидный смех того, кто это прочёл…
Конечно!
Как это сделать?
Джин, выпущенный из бутылки, ни за что не захочет обратно.
Никаким директивным образом, никакими запретами этот вопрос не решить. Придать применению мата в общественных местах статус хулиганства — бессмысленно. С курением бороться проще, чем с матом в нашем культурном и правовом контексте.
Вводить же простые и грубые запреты на использование мата в художественной среде, как это делает «Закон о мате», глупо. Этот закон производит обратный эффект. Он героизирует мат, о чём я говорил в начале.
Всё запрещаемое сверху государством часто приобретает у нас ореол несправедливо обиженного, угнетённого. А всякий, кто нарушает эти запреты, приобретает образ героя, борца и правдолюбца. «Закон о мате» сообщает самому мату только усиление позиций и сочувствие окружающих.
Основная ошибка этого закона заключается в том, что он объявляет борьбу мату и с матом. А с этим языковым явлением невозможно бороться. Мат давно доказал свою непобедимую живучесть. Нужно думать о другом. Нужно думать об условиях его существования в культуре. Его особое место должно быть обозначено.
Это предмет очень серьёзной работы очень многих участников: учёных-филологов, культурологов, художников (в самом широком смысле этого слова), педагогических школ и пр.
Художника-автора нельзя запугивать и ограничивать ни в чём. В том числе и в использовании мата. Художник всё равно сделает то, что считает необходимым.
Вот только любой автор должен понимать, что если он видит художественную, философскую, индивидуальную или любую другую необходимость использовать любые языковые средства – это его неотъемлемое право, как художника и автора.
Но всякий автор в русской языковой среде тоже должен знать, что если он избирает для себя необходимость использовать мат, то его произведение с этим матом будет существовать в особых условиях, по особым правилам и на особой территории. Ни в коем случает ни в гетто! А территории.
Особенность этих условий, правил и территорий обусловлена особенностью своего мата.
К пониманию этой особенности и призываю.
Создание таких правил и условий – вот самая трудная, но и чрезвычайно интересная задача.
Никто, ни один регулирующий и регламентирующий орган, никакая самая авторитетная комиссия, никакая цензура не могут и не должны решать, кто может в своих творческих работах использовать мат, а кто не может. Ни кто не может и не должен решать, какой мат и какое произведение с матом имеет право на существование, а какое нет, какой мат, условно говоря, хороший, а какой плохой… какой художник талантлив в этом смысле, а какой нет.
Уж если есть бесконечное количество сложностей с чётким определением порнографии, то с определением художественности или не художественности мата будет ещё сложнее. Точнее, это определение просто невозможно!
Никто и никогда, кроме автора, не может решать оправданно в его произведении использование мата или ему нет оправданий.
Особые условия существования художественных произведений с матом должны быть одинаковы для всех: для произведений мэтров и начинающих, для произведений принятых и обласканных критикой и наоборот.
Основой этих условий должно быть безусловное и обязательное информирование публики (зрителей, читателей, слушателей) о наличии мата в том или ином произведении.
ВСТРЕЧА ЧЕЛОВЕКА С МАТОМ В КУЛЬТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОСТРАНСТВЕ НЕ ДОЛЖНА БЫТЬ НЕОЖИДАННОЙ. Человек должен быть предупреждён о наличии мата в том или ином произведении, чтобы самому решать, знакомиться с ним или нет.
Это самый очевидный и легко осуществимый способ определения мату особого способа существования в культуре.
Должны быть, конечно, определены и возрастные ограничения… Это дискуссионный вопрос.
Дискуссионных вопросов много. В частности, какие слова относятся к мату, а какие нет. Какие производные и неологизмы, содержащие корневую или графическую основу определённо матерных нескольких существительных и глаголов являются матом, а какие не являются. Будут ли приравнены мату многочисленные грубые слова, находящиеся в пограничном языковом поле?… Это всё тоже тема занятная.
Но главное, что человек должен быть обязательно предупреждён о наличии мата в кино, книге, спектакле, песне… Как по закону обязательно предупреждение о наличии алкоголя и в дорогом, благородном и знаменитом коньяке, так и в бутылке заурядного пива.
Я помню свою первую встречу в матом в культурном пространстве и в художественном произведении. Это был шок и культурный и социальный.
Случилось это в 1987 году в кинозале Дома офицеров посёлка Заветы Ильича во время субботнего дневного сеанса фильма режиссёра М.Швейцера «Крейцерова соната». Произнёс слово на букву Б на экране персонаж в исполнении великого актёра Олега Ивановича Янковского. Вся фраза звучала: «Ты ведёшь себя, как б…».
Это прозвучало даже не как выстрел. Это прозвучало сильнее. Это прозвучало именно как матерное слово в совершенно не свойственном ему месте с никогда не говорившего матом прежде киноэкрана… в Доме офицеров.
А офицеры и матросы, в основном находившиеся в зале знали мат не по-наслышке. Но зрители были в шоке. В таком шоке, что никто даже не охнул и не хохотнул. Зрители не могли поверить в то, что это слово действительно прозвучало. И воцарилась гробовая тишина, которая потом превратилась сначала в тихое гудение, а потом в мощный гул. Все принялись обсуждать произошедшее, всем не верилось в реальность услышанного. Но главное, что фильм уже никто не смотрел. Восприятие художественного произведения перестало быть возможным.
Конечно, тогда это было значительным событием. И это было большим поступком большого художника. Впоследствии тот фрагмент в фильме был переозвучен, зазвучал с экрана литературный синоним матерного слова. Вот только губы великого актёра артикулировали то самое слово. Само переозвучивание фильма тоже стало предметом обсуждения.
Обидно то, что весь остальной художественный материал большой и сложно сделанной картины померк и стал несущественен. Одно слово мата, одно проявление воли режиссёра перевесило все смыслы и художественные пласты большого произведения.
Все, кто в 80-е годы слушал и любил русский рок, забыли много имён, мелодий, песен и стихов, которые любили. Но если кто-то тогда хоть раз слышал песню Б.Гребенщикова и группы Аквариум «Электрический пёс», не забудут её только по причине наличия в ней фразы: «А женщины те, что могли быть, как сёстры, красят ядом рабочую плоскость ногтей и во всём, что движется, видят соперниц, хотя уверяют, что видят б…».
Эта фраза убеждала в необходимости использования именно этого слова. Она вызывала и восхищение смелостью автора, и поэтическими возможностями освоения столь непоэтического слова. Однако эта, не самая важная и значительная песня в репертуаре ярчайшего поэта Гребенщикова из его ярчайшего периода творчества затмила многие и многие из его произведений. А также затмила многих исполнителей того времени только наличием одного матерного слова.
Я привёл два примера использования мата крупными художниками, и двух заметных художественных поступков, которые имели большой резонанс, выходящий за пределы исключительно художественного восприятия этих поступков. Они иллюстрируют особое место и значение мата в русском языке и культуре в то время, когда это место и значение было осознаваемо и обществом и художественной средой.
Сегодня эти примеры выглядят чуть ли не наивно.
Теперь мат везде и всюду. Границы его использования даже не размыты. Они стёрты.
Такое стирание границ присуще многим сторонам современной жизни.
Когда-то татуировка на теле говорила о многом. Татуировки были признаком особого жизненного опыта и принадлежности к особым социальным группам. Татуировки царили в уголовной среде и говорили об уголовном опыте. Татуировки существовали в военных кругах и говорили о послужном и воинском опыте их носителей. Татуировки были у моряков и у некоторых других особых профессиональных групп. Татуировки были прерогативой людей экзотического жизненного опыта. Теперь же человек в возрасте меньше сорока без татуировки выглядит на пляже таким же редким явлением, как современный русский литературный текст без мата. Женское тело и женская литература не составляют исключения.
Эти татуировки и мат теперь не говорят об особом жизненном опыте, особом знании и принадлежности к особым субкультурам. В сущности они не говорят ни о чём! Ни об опыте, ни о заслугах.
Но как татуировку, сделанную по велению моды, по причине юношеской глупости или просто за компанию с кожи свести бесследно невозможно, так и бессмысленный мат, написанный и напечатанный по схожим причинам, убрать из текстов и высказываний тоже не получится.
Много и гордо матерящаяся в своих произведениях «новая волна» кинематографистов, театралов и литераторов утверждает, что без мата невозможна та самая «правда жизни», к которой они все стремятся и в которой видят свободу и подлинный реализм. Много и привычно матерятся застрявшие в конце 80-х мэтры постмодернизма. Не задумываясь матерятся новые и замшелые панки, а также рок-н-рольные высокооплачиваемые и нищие хулиганы. Все они уже представить себе не могут себя без мата. В мате они видят единственную возможную правду.
Я не буду обращаться к высоким образцам русской литературы XIX века, к высотам прозы и поэзии золотого века, которая жила без мата и не думала о его использовании. Не буду говорить о процветании натуральной школы русской литературы, которая обошлась без мата. Я не буду вспоминать о серебряном веке и всех возможных литературных экспериментах и подвигах 20-30-х годов ХХ века, которые отринули мат, как таковой.
Не буду упоминать «Котлован» и «Чевенгур» Платонова, в языке которого была вся мощь невероятных возможностей русского языка, кроме мата.
Не вспомню Бабеля с одной стороны и «Тихий Дон» Шолохова с другой. Горького с одной стороны, а Булгакова с другой. Всё без мата…
Но и в военной прозе, в лучших и самых ярких её проявлениях, то есть, у Богомолова, Быкова, Бондарева, нет мата. Его представить в их произведениях невозможно… Также невозможно допустить, что в окопах той великой войны не матерились. Но в лучшей военной литературе мата нет.
В советском кинематографе о войне, аналогов которому нет и не будет, в фильмах «Иваново детство», «Проверка на дорогах», «На войне, как на войне», «Восхождение», «Двадцать дней без войны», «Торпедоносцы» и многие других невозможно представить себе мат, как невозможно допустить более высокий реализм, чем тот, каким художественным языком сделаны эти картины.
Астафьева, крупнейшего мастера русской прозы второй половины ХХ века, Распутина, Белова, Вампилова – этих авторов невозможно упрекнуть в «лакировке действительности», чистоплюйстве, трусости или недостаточном знании жизни. Это были литераторы могучего реалистического пути, не отступавшие от «правды». Но их художественный мир, язык и метод не допускали мата. Не допускали не по причине цензуры, а по сугубо художественным причинам.
Василия Макаровича Шукшина в неточности и творческой трусости не то, что обвинить, но и заподозрить нельзя. Однако, его кино и проза не то, что не допускали, но и не предполагали мата.
Шаламов, Солженицын… Лагерный гиперреализм… Без мата!
Владимир Высоцкий…
Всякому художнику, начинающему и не очень, надо понять что мат не обрабатываем, как самый твёрдый и особый материал. Мат — не алмаз, из которого можно сделать бриллиант.
Мат всегда остаётся матом и будет сам по себе перевешивать всё остальное в произведении, лишать смысла и затемнять.
Как в важнейшей для своего времени пьесе братьев Пресняковых «Изображая жертву», в спектакле и фильме К. Серебренникова по этой пьесе, вполне вставной, яркий матерный монолог милиционера перевешивает и заслоняет собой весь остальной, сложно устроенный текст и постановку с массой аллюзий, культурных ассоциаций и цитат. В сущности, вся эта пьеса является оправой для одного высказывания с матом.
Да! Наш мат могуч и удивителен! Он поражает своими возможностями производить новые и новые слова на основе горстки существительных и пары глаголов.
Мат имеет сильные терапевтические возможности и функции. Иногда просто необходимо выматериться, чтобы полегчало или чтобы не сойти с ума.
Но всё же мат был и остаётся в русском языке, культуре и сознании сквернословием и ни чем иным. Таким сквернословием, которое не имеет прямых аналогов в иных языках по степени отдалённости от языковых нормативов.
Пришло время это понять, оценить тёмную силу мата и начать процесс возврата его на то место, которое только его и ничьё больше.
Хватит! Мы наигрались с матом, натешились, насытились им. Мы девальвировали и обесценили свою литературу, кино и театр изобилием бессмысленного мата. Но тем самым мы обесценили и обессилили сам мат.
Пора опомниться! Пора увидеть, что мат – это не модно, не мужественно и не смело в таком количестве и в том обществе, которое матом уже не ругается, а матом говорит.
Мат есть мат! И если мы отпустим его на свободу, на волю… Мат перестанет быть собой. Он поднимается из тёмных своих глубин и закрепится на несвойственной ему и не должной высоте… А вся русская культура и языковая традиция опустится навстречу ему.
P.S. Есть возможность не материться – не матерись!