11 июня.

Здравствуйте!
Вчера прилетел из Кишинёва в Москву. Три дня был в Молдавии или в Молдове, это уж как кому больше нравится. У меня получилось так, что я был довольно долго в Америке, потом ненадолго заскочил домой, потом улетел в Кишинёв и прилетел в Москву, в которой давненько не был. Так что между Нью-Йорком и Москвой у меня было немножко дома и Молдовы.

Я впервые оказался в Кишинёве, когда тепло. Это моё пятое посещение Молдавии, и впервые не зимой. В моём сознании укоренилось, что если лететь в Кишинёв, надо потеплее одеваться и попрактичнее обуваться. Потому что будет много снега, льда и будет пронизывающе холодно. А позавчера перед вылетом я впервые с детства ел роскошную черешню прямо с дерева. Ел без всяких ограничений и без мытья перед поеданием.

В Америке я сыграл шесть спектаклей в шести городах. За это время я смирился с тем, что приезжаю в огромный город, а в зале много свободных мест. Кишинёв небольшой город. Но театр оперы и балета столицы Молдовы был на спектакле заполнен. Как же это было радостно! Всё-таки я не приезжал в Кишинёв три с половиной года. За это время так много всего стряслось. Но публика ждала, верила и приняла меня как прежде.

Американские мои гастроли, если их рассматривать с точки зрения практической работы прошли неудачно. Можно сказать провально. Если рассматривать эти гастроли как эксперимент, то этот эксперимент не удался. Да, можно придумывать себе разные оправдания типа: мы не могли больше полутора месяца до начала гастролей вести никакую рекламную деятельность, поскольку не знали, поеду я туда или нет. В визе-то было отказано. Но эти оправдания и самоуспокоение бессмысленны.

Эксперимент не удался. Или, скажем, он не увенчался успехом. Однако стыдиться тем, кто организовывал гастроли и мне, не за что. Мы сделали свою работу на высоком профессиональном уровне.

Чего мы хотели? Мы хотели провести гастроли в Америке и сработать так, как мы привыкли работать в России, то есть играть по возможности только в по-настоящему театральных залах. Бывают города, в которых настоящего полноценного театра нет, тогда приходится работать в филармонии или в каком-то универсальном культурном центре, но это должна быть обязательно сцена, оборудование и прочие профессиональные признаки настоящего театра. Это дорогое удовольствие, но иначе нельзя. Разные дома культуры, полуспортивные арены и прочее – это неуважение профессии и неуважение зрителя.

Так что в Америке организаторы выбрали для моих спектаклей хорошие театральные площадки, которые находились в хороших престижных местах городов. Конечно, можно было сделать так, как живущие наши бывшие граждане знают и к чему привыкли, то есть играть в районах их компактного проживания, в каком-нибудь полуспортивном зале в колледже или при синагоге. Но мы сделали как сделали.

В Чикаго зал был такой прекрасный, что казалось, вот-вот войдёт или только что вышел Аль Капоне. В Сан-Франциско я играл в зале такой красоты, что мне не хотелось уходить со сцены. И как мы узнали в этом зале русские артисты прежде не выступали. Но людей везде было немного… Меньше всего было в Чикаго. Гораздо меньше, чем людей на меня приходит в городе Благовещенске, Южно-Сахалинске или Рязани. При этом Чикаго — третий по величине город Соединённых Штатов.

Мне объяснили, что в Чикаго из бывших советских граждан живут преимущественно выходцы из Украины, но это вообще не аргумент. В городе Житомире и Чернигове у меня всегда были полные залы, не говоря уже про Харьков или Днепропетровск.

Все люди, которые приходили на мои спектакли в Америке и в Торонто… Все без исключения были очень приятные. Даже те, кто забыл выключить телефон. После каждого спектакля неизбежно получалась какая-то беседа с компанией из полусотни людей, которые либо хотели подписать книжку либо просто задать какой-то вопрос.

В Сиэтле мы долго простояли у служебного входа на открытом воздухе и беседовали-беседовали-беседовали. Зрители просто не хотели расставаться. И даже не только со мной или не именно со мной, а с тем персонажем, который был до этого на сцене, а ещё с тем, что этот персонаж, этот спектакль и я – мы приехали из России. С родины. Из того культурного пространства, с которым их связь сильна, но всё же она телефонная, интернетная, визитная.

Подведя итоги гастролей, я могу совершенно спокойно, хоть и печально сказать, что больше таких гастролей в Америке у меня не будет. Мы поняли, что так как мы привыкли работать в России и на том уровне, на котором мы привыкли, в Америке нам работать не удастся. А в местах компактного проживания наших бывших граждан, и там, куда они привыкли ходить я выступать не хочу.

Тех же людей, которые на спектакли ко мне пришли, тех, которые не придерживаются каких-то странных привычек, не погрязли в диаспорах, тех, кто не ходит на какие-то мероприятия только по той причине, что они сугубо русские или имеют еврейский уклон, то есть тех зрителей, которые хотят идти просто в театр, просто на спектакль, просто на того исполнителя, которого они видеть желают… Таких зрителей у меня в Америке недостаточно.

Меня недостаточно хорошо знают за океаном. Это нужно признать, принять и успокоится. Принять без всяких обид на тех людей, которые на мои спектакли прийти не пожелали. И с благодарностью к тем, которые купили билеты и пришли.

У поставленного нами эксперимента есть вот такой вот результат.

Когда в Сан-Франциско я уходил со сцены, заканчивая спектакль «Как я съел собаку», последний из шести спектаклей этого гастрольного тура, я отчётливо понимал, что это мой последний спектакль в Америке.

Само это ощущение и знание придали окончанию спектакля такую мощную остроту, что когда я вышел на поклон, зал стоял, аплодируя, на глазах у многих были слёзы, да и я тоже не удержал слёз в глазах. Атмосфера в зале была на редкость печальная и при этом торжественная. Так расстаются с чем-то дорогим, когда знают, что расставание навсегда.

Никогда не забуду как улетал тринадцатого марта 2014 года из Киева после моих маленьких гастролей в театре Леси Украинки. Атмосфера в городе была тревожная. Спектакли прошли на какой-то очень острой ноте, но без радости. В это время Киев был совсем безрадостен. Оставались считанные дни до референдума в Крыму, но и так было всё понятно.

Когда я заканчивал спектакль в Киеве, я не чувствовал, что это, возможно, мой последний спектакль на этой сцене. Я тогда ещё вообще не чувствовал разрыва.

Но когда наутро после спектакля 13 марта улетал из Борисполя… Я вышел из двери аэропорта, чтобы идти к микроавтобусу, который отвёз бы меня к самолёту… Я ни о чём особенном не думал. Но выходя из дверей почему-то остановился, протянул руку, погладил стену аэропорта и совсем тихим шёпотом, но всё же вслух сказал: «Когда-то я здесь снова побываю?… Ооох, нескоро. Главное, чтоб не никогда».

Сегодня я не вижу перспектив и надежды приземлиться в этом аэропорту.

А из Кишинёва улетал с лёгким сердцем. И провожали меня без надрыва… А чего надрываться, если мы знаем, что расставание будет недолгим. Вот, Бог даст, сделаю в следующем году новый спектакль и приеду.
Ваш Гришковец.