15 апреля.

Здравствуйте!

Почти три дня был в Стокгольме. Прекрасный город! Прекрасный в прямом смысле этого слова. В Европе знаю мало городов, которые безо всяких оговорок могу охарактеризовать словосочетанием «прекрасный город». Какой-то может быть красив местами, но в целом довольно убог, другой может быть очень красив, как, например, Прага или Будапешт, но в этих городах отсутствует внутренняя мощная атмосфера, нет заметного собственного культурного процесса, всё заполнено весьма средней руки туристами и осевшими в большим количестве нашими бывшими гражданами, которые приехали туда не для того, чтобы развивать и участвовать в культурном процессе. В каких-то городах бурлит активная жизнь, но с красотой не очень… Стокгольм же невероятно и монолитно красив, удивительно расположен и живёт мощной собственной культурной жизнью.

Показали на одной маленькой Стокгольмской улице крошечный домик, который даже стоит не отдельно, а втиснут между другими домами улицы. Два окошка, дверь, крыльцо, один этаж. Мне сказали, что это самый маленький театр Швеции, скорее всего меньше этого театра не существует в Европе и вполне возможно, что и в мире меньшего театра не существует. Малюсенькая сцена, на которой может поместиться только один актёр, и максимум двадцать зрителей. Работает ежедневно, кроме праздников и выходных, и перед его входом круглосуточно горит фонарь, что означает, что театр приглашает всегда. Афиши на театре никакой нет, видимо, там идёт одно и то же представление, и актёр один и тот же на сцене.

Я постоял перед этим театром и залюбовался. В голове закружились умильные мысли, мол, вот оно, настоящее счастье – маленький театр, тихая улочка бесспорно прекрасного древнего города, немного поодаль чистый, холодный залив, а немного в сторону величественный королевский дворец. Маленький театр для одного актёра, для двадцати зрителей, на узенькой, маленькой улочке в огромном мире… Вот она замечательная, настоящая творческая жизнь, без суеты, метаний, сомнений и тревог.

Но эти мысли залетели ко мне ненадолго. Через минуту я уже подумал: «Какой кошмар! Это точно не для меня. Я бы ни то что недели, я бы одного дня не смог бы так. Мне тесно на маленькой сцене, и я не хочу с этой сцены что-то говорить двадцати зрителям. Этот театр, скорее, какая-то диковинка и экспонат в бесчисленной череде городских достопримечательностей Стокгольма. На самом деле я не могу хотеть такого».

Я отчего-то на той самой улице возле того театра вспомнил маленький городок Елабуга в который заезжал неделю назад. Ехал из Казани в Набережные Челны и фактически по пути заехал в Елабугу. Стоял очень солнечный, но холодный и ветреный день. За несколько дней до моего приезда всё Прикамье завалило снегом, так что картина окрестностей Елабуги была абсолютно январская, только в хороший, солнечный морозный день.
Прежде чем въехать в сам город, завернули на кладбище, где в сентябре 1941 года похоронили Марину Цветаеву. К её надгробию сейчас проложен отдельный вход и место, где установлено надгробие и скромный памятник обихожено. Вот только стоит это надгробие, точнее, памятник, похожий на надгробие, в условном месте. Место могилы любимой и великой поэтессы точно не установлено. Памятник поставили приблизительно в том месте, где её похоронили. Приблизительно в той стороне и в том уголке кладбища, где она была похоронена…

Елабуга – город совсем низкорослый, купеческий и сохранивший массу черт купеческого городского устройства. Многие и многие старые дома на сегодняшний день изуродованы пристройками, ужасными цветными металлочерепичными крышами, безобразными заборами, ужасными коммуникациями. Но градостроительная структура и очертания домов проступают, как основа, как какой-то простой и прочный скелет…
Мы ехали, точнее, ползли по городу, по его узким улицам, а из дворов выбрасывали снег. Дорога и тротуары были слякотны и непроходимы. Так что о том, чтобы прогуляться, не могло быть и речи.
После кладбища, на котором похоронили Марину Цветаеву, меня прямиком привезли в дом, в котором она ушла из жизни.

Тем, кто не знает, скажу, а тем, кто знает, коротко, скромно и неподробно напомню…
Нельзя сказать, что Цветаева жила в Елабуге. В Елабуге она умерла. Или, скажем, она там подошла к смерти и сделала последний шаг. Вопреки многим мнениям она туда была не сослана, а отправлена в эвакуацию вместе с сыном. Прибыла в Елабугу 17-го августа 1941 года, а 31 августа покончила с собой. За это время она успела съездить за 100 км в город Чистополь, куда эвакуировали Союз писателей, к председателю Союза Асееву, на которого очень надеялась. Оттуда она вернулась и, как известно, даже собиралась в Чистополь ехать, но из Елабуги она никуда не уехала.

Тот дом, где Марина Ивановна пробыла последние дни своей жизни и где совершила то, что совершила, сохранился, и теперь в нём маленький музей. Маленький — потому что дом очень маленький. Дом обычный, пятистенка, какой вы можете увидеть и на Севере, и на Урале, и в Повольжье, и где угодно на Руси. То есть, маленький дом, четыре стены и одна стена внутри поперёк. Дом по-сути из двух помещений. В малой части – кухня, в большей части – общее жилое помещение. Вот и всё. Правда, в этом доме общее жилое помещение было разделено тоненькой дощатой перегородкой. Маленький, убогий домик, где Цветаеву с сыном разместили, потеснив хозяев, местных кузнеца и его жену.
Цветаева с сыном приехали в Елабугу в числе многих и многих. Их размещали, не особенно спрашивая людей – желают они принимать эвакуированных или нет. И сами эвакуированные домов не выбирали. То есть, Цветаева попала в маленький, убогий, по-сути деревенский дом. Разумеется, без привычного водопровода, а стало быть, без туалета, ванны и прочего. В этом доме ванну и туалет даже представить себе невозможно.

Хотя, этот дом хорошо расположен, крепко сделан, он светлый, и, очевидно, был любим теми, кто в нём жил. Для них это был привычный и единственно возможный дом. А Цветаева прожила в нём свои последние и самые страшные дни жизни. Она настолько, очевидно, никак не сочеталась с этим домом, что не смогла бы в нём жить. 31 августа 1941 года она в первый раз в этом доме осталась совершенно одна и сразу же совершила самоубийство. Точнее, она совершила его в маленьких сенях, которые теперь видоизменены, к дому пристроили небольшое, лёгкое музейное помещение для экспозиции, но та самая балка, которая приняла на себя вес поэтессы, сохранилась. Эта балка при входе с улицы в сени. Дверь такая низкая, что даже невысокого роста человеку нужно наклониться. Эта дверь и тогда была низкой. Низкой даже для невысокой Марины Ивановны.

Жуткий музей!
Нет, в нём всё сделано очень аккуратно и с большой любовью, как к Марине Ивановне, так и к Елабуге. Работница музея, она же экскурсовод, ни разу не сказала о том, что Марине Ивановне в Елабуге, то есть, в родном городе экскурсовода, было плохо по причине самой Елабуги. Она бережно и совсем не просто обходила именно этот, напрашивающийся сам собой вывод. Она неоднократно подчёркивала, что Цветаеву туда не сослали, а именно эвакуировали, что работу Марину Ивановне предлагали, и совсем даже неплохую. Но она отказалась…
А я смотрел на женщину, которая многие годы, практически каждый день проводит в этом доме помногу часов, проводит по домику коротенькие экскурсии каждый раз для нескольких человек, потому что больше пяти-шести экскурсантов в доме просто не поместится… Да так и живёт этим музеем, этим городом и фактически историей тех десяти непостижимо страшных дней, которые Цветаева прожила в этом доме с 17-го по 31-е августа 1941 года, ненадолго отъехав из Елабуги в Чистополь.
В этом доме она написала три предсмертные записки. Записки написаны торопливо, но несуетливо. Одна записка сыну, которую я не берусь пересказывать. Вторая записка Асееву, с просьбами позаботится о её сыне и разобрать её бумаги то есть, работы. Просьбы эти не были выполнены… И третья записка адресована тем эвакуированным, с которыми она прибыла в Елабугу, тоже с просьбами, в основном, связанные с сыном. Записки короткие.
Самая страшное в них — это подпись, оставленная на третьей записке сверху, отдельно от общего послания. Привожу эту просьбу не дословно, но близко к тексту: «Не похороните живой. Внимательно проверьте, что умерла».

Я провёл в этом доме минут 25-27. И скорее хотел выйти на улицу и ветер. Мне уже было в этом доме невыносимо. Как в этом музее живёт и работает та женщина, которая нас там приветливо встретила и всё подробно показала, не понимаю?
А с виду из улицы – обычный домик, каких в Елабуге и по всей Руси полно. И деревня Колбиха, где был наш дом в Сибири, про который я вспоминаю только с любовью, тоже состоит из таких же домов. И как-то жили люди после Марины Цветаевой в этом доме, жили многие годы, пока из дома не сделали музей. Представить себе не могу! Это самый страшный музей, в каком я был в жизни, музей в котором как будто зафиксировано и запечатлено принятое решение, а очевидно что у Марины Цветаевой был ни порыв, ни сиюминутное помутнение и отчаяние… В этом доме то решение появилось и росло.
Музей самоубийству – что может быть страшнее?

В этом музее на стенде представлена машинописная рукопись, видимо, авторский экземпляр, стихотворения Евгения Евтушенко «Елабужский гвоздь». Я прочитал его и сразу почти выбежал на улицу. Я уже больше не мог находиться там.
Подлинность поэзии и непостижимость беды, которые так чувствуются в этом маленьком домике-музее невозможно диссонировали с фальшью и пошлостью этого стихотворения. Поэзия как таковая и Марина Цветаева в этой поэзии должно быть так корёжатся от того, что в этом доме просто лежит бумажка с этим стихотворением, что мне стало дурно.
Я ещё раз убедился в том, что не знаю более пошлой, отталкивающей фигуры в нашей поэзии, чем Евгений Евтушенко. Я бы очень хотел порекомендовать тем, кто бережёт, хранит и любит этот очень особенный и так сильно впечатливший меня музей просто убрать эту бумажку из экспозиции. К тому же, она и её автор никакого отношения не имеют к жизни и творчеству великой поэтессы…

Вот какие неожиданные воспоминания и мысли накрыли меня на улице прекрасного Стокгольма, возле самого маленького театра в Швеции. Хотя, и домики не похожи, и в Стокгольме ничто, даже ни один кустик и травинка не напоминают Елабугу, но всё же прекрасный Стокгольм, в котором мне в этот раз было так хорошо, и в прежние мои приезды было тоже прекрасно – это не моё. А Елабуга, в которую я заехал в первый раз в жизни на несколько часов – моё. И с этим ничего не поделаешь.

Вернулся вчера, а мне сообщили, что по итогам недели продаж книга «Боль» лидирует во всех больших книжных магазинах Москвы, поскольку пока продаётся активно только в столице. Как же я обрадовался! Совершенно по-детски! Также, а может даже сильнее, чем Машенька привезённым мною игрушечным Муми-троллю, фрекен Снорк и прочим персонажам Туве Янсон.

Обрадовался, хоть и не знаю, что происходит с этой книгой, когда её уносят из магазина домой, как её читают, и что происходит с читателями в связи с этой книжкой, которую я так долго писал.
Ваш Гришковец.