Здравствуйте!
Думал, какими же словами проститься с уходящим годом… Не знаю. Личные итоги не впечатляют и особо не радуют. Боюсь, что похвастаться нечем. Итоги года подвели все, кто этим занимается профессионально, да и все, кому не лень. А мне на этом фоне, да ещё на пару с простудой, точно лень этим заниматься. Скажу, что действительно хочу сказать.
Буквально пару суток назад ночью не спалось. Неожиданно на канале, по которому показывают только не новые отечественные фильмы, наткнулся на самое начало фильма «Застава Ильича» или, как он раньше назывался, «Мне двадцать лет» 1964 года выпуска. Фильм великого Марлена Хуциева. Не собирался его смотреть до конца, но, конечно же, не смог оторваться. Посмотрел все две его части почти до рассвета. Днём его повторяли, попытался привлечь внимание дочери, ничего не получилось… Её не зацепила, не привлекла чёрно-белая, неспешная, полная длинных сцен, уличных прогулок и разговоров картина. Я сначала расстроился, потом успокоился, потому что мы смотрели с Наташей немало тягучих фильмов, но в этом фильме для неё не было ничего знакомого, узнаваемого, близкого и родного. Всё для неё в этом фильме было отдельным и никакого отношения к её жизни не имеющим.
Что же для меня в этом фильме так дорого? В фильме, который я посмотрел впервые с отцом в кинотеатре повторного показа, потом в киноклубе ещё в школьные годы, а потом при разных обстоятельствах бессчётное количество раз? А для меня дорого ощущение мифической эпохи шестидесятых годов. И хоть фактом своего рождения я прикоснулся к этой эпохе, но конечно же я к ней никогда не принадлежал. Я только питался её отголосками. Я их пил, и они были мне необходимы.
А ещё я помню из своего детства двадцать первые «Волги», которые были такси и были обычны на улицах. Помню те автобусы и троллейбусы, которые ездят по Москве в названном мною фильме, да и в «Шагаю по Москве» тоже ездят. Мои родители не смогли купить новую, высокую коляску для меня, и поэтому меня катали в приземистой железной коляске, похожей на кабриолет, с очень длинной ручкой. Мама не раз говорила, что стеснялась той самой коляски, так как она была старомодная. Она сохранилась в моём детском фотоальбоме, и в фильме «Застава Ильича» такая тоже есть. Главные герои фильма дороги мне, потому что они похожи на моего отца. Такие же тонколицые, с вихрастыми, непослушными чубами, широкоплечими пальто, зауженными брюками, белыми рубашками и свитерами и с беспрерывными сигаретами в руках. Я помню своего молодого отца таковым.
А ещё я помню себя, вернувшимся со службы, как один из главных героев. Я узнаю себя в нём и в его рассуждениях, в его неспешных разговорах, в его незнании, что такое влюблённость и любовь, в его дружбе, наконец. И хоть я сомневаюсь, что студент технического ВУЗа, а потом работающий на заводе человек, а также его друзья, который один работал на стройке, а точнее, крушил старые московские дома большим железным шаром, а другой работал в какой-то совсем не романтической конторе, могли так разговаривать… Но я, студент филфака, занимающийся пантомимой и ежедневно пишущий плохие стихи, которые мне, конечно, казались гениальными, разговаривал именно так.
В этом фильме для меня так много неотрывно связанного с моей жизнью, с моим ощущением молодости, Родины, моих родителей, и даже той тоски, которую у меня, у школьника, вызывали фильмы с такими долгими разговорами, и в которых для меня не было ничего интересного… В этом фильме так много человеческого, сугубо нашего и безвозвратно ушедшего, что сколько бы я его ни начинал смотреть, с любого места, оторваться не могу.
Хотя я, конечно, понимаю, что во многом этот фильм – миф о том времени. Уж больно концентрированно в нём всё: и прекрасная, вечно политая поливальными машинами Москва, и танцы на улицах, и афиша фильма «Серёжа» на кинотеатре, за спинами героев фильма, и поэтический вечер в Политехническом, в котором на сцене и Ахмадулина, и Вознесенский, и Рождественский, и Евтушенко, и даже Окуджава… А ещё в этом фильме есть какая-то молодёжная вечеринка у кого-то на квартире, а один из молодых людей на этой вечеринке, совсем молодой Андрей Тарковский, который беспомощно играет очень неприятного парня. И так далее, и так далее, и так далее…
Да-а-а, поколению моих родителей повезло. Их поколение отразилось в целом ряде прекрасных и даже великих фильмов, в пьесах, и в настоящей, абсолютно уникальной, живописи шестидесятых. Я сейчас пытаюсь собирать небольшую коллекцию той самой живописи, и могу довольствоваться только этюдами или весьма и весьма не выдающимися работами. Но даже они дают большую радость.
Моему поколению с этим не повезло вовсе. Моему поколению достались только отголоски большого кино, и мои сверстники попали лишь в детские фильмы, типа «Автомобиль, скрипка и собака Клякса» или «Внимание, черепаха!», дальше были «Приключения электроника» и прочие, но я чувствовал себя много старше этих героев. Да и настоящим кино эти истории вряд ли можно назвать. Даже персонажи замечательных фильмов «Звонят, откройте дверь», «Весенние перевёртыши», «Ключ без права передачи» и «Сто дней после детства» были пионерами и комсомольцами существенно раньше меня. Потом большого кино уже не было. В литературе и живописи моё поколение также серьёзного отражения не нашло. Так что мифа о нашем времени у моих детей не будет. Немножко останется нашей музыки. Но немного.
А что останется от ушедшего года в виде художественных произведений, в виде людей, лиц, событий, поступков?… Не знаю.
Поверьте, я не грущу. Я привык. И всё равно, несмотря ни на что, жду радости и от Новогодней ночи (для этого в холодильнике уже стоит шампанское и не только), и от встречи с друзьями, и от того, что дети порадуются подаркам. Я жду от следующего года серьёзных творческих, а стало быть, профессиональных результатов и событий, во мне уже клубятся новые идеи и смыслы, которые ждут воплощения в грядущем году.
А ещё хочу закончить этот свой профессиональный год и последнюю в этом году запись в своём дневнике следующим текстом. Я очень хотел, чтобы этот текст прозвучал под музыку, но музыки для него не нашлось. Я написал его полтора месяца назад специально к Новому году и Рождеству. Но музыки к нему не сочинилось, потому что я не музыкант, а у моих знакомых музыкантов были другие дела… Получился почти тост, этакий небольшой рождественско-новогодний монолог. Он очень мужской. Посвящается всем, кто ощущает себя отцом семейства, а также тем, кому есть о ком заботиться. Вот он:
Новый год и Рождество – это самый нежный, самый таинственный и самый волшебный праздник. Для нас по сути это один праздник. Мы так привыкли. Мы так это чувствуем. И вот наряжена ёлка, и вот дети и женщины, мои дети и женщины, мои домочадцы, мои самые родные и близкие собираются все возле этой ёлки и ждут чуда. Горят свечи, светится ёлка, за столом возбуждение… Вот они – самые дорогие мне люди! А эти дорогие мне люди весь год не вовремя просыпались, не вовремя засыпали, постоянно болели, чего-то не того хотели, долго одевались, опаздывали, разбрасывали вещи, чем-то не тем пахли, были часто не в том, каком надо, настроении, чего-то постоянно от меня не того требовали или не были мне достаточно благодарны… Я раздражался на них и даже гневался.
А сейчас я смотрю на них и понимаю, что когда я на них раздражался и гневался, в этот момент я лишал себя счастья, в этот момент я делал себя несчастным прямо у себя дома. Я сам делал себя несчастным и одиноким.
И вот-вот зазвучат куранты или зажжётся первая звезда… А они, мои самые родные, загадывают желания какому-то Господу Богу, Иисусу, некому Деду Морозу или Санта Клаусу. Мне же в этот момент хочется только одного. Только одного мне хочется! Как же я хочу разгадать все их желания, потому что исполнять их придётся только мне.
Хорошего вам праздника! Пусть он получится!
Ваш Гришковец.